Позови же бурю, Колдун, позови, ну!
Изнемогая разом от тревоги и бешенства, призвала я стаю, и снежные волки пришли. И я подняла их в бег, и пластались белесые тени, не живые и не мертвые, сквозь дневной свет и ночную мглу. Пусть время стае — метель, но я — средоточие ее силы. И пока лежит в Лесу снег, не выйти снежным волкам из-под моей власти, не опрокинуть моей воли.
Бег, пожирающий белые версты, унял мою лють, утешил ярость, и когда Стая, отпущенная мною, воротилась, откуда пришла, разум остался со мной. Но тревога все едино грызла, драла когтями нутро. И я, плюнув на осторожность с вежеством, вознамерилась наведаться в Лесовики.
Залегла в сугробе под остроконечными бревнами тына, и весь остаток ночи до утра смирнехонько лежала. И когда Колдун вышел с утрева, тело, со сна расслабленное, размять, ни ухом не повела, ни иным ничем себе не выдала. Злость во мне хоть и убавилась, а все же оставалось ее изрядно, и выхода она требовала не шутя.
И когда Колдун, в одной только полотняной рубахе воздух мечом кромсавший, к сугробу моему подзаборному близенько подошел, взвилась вверх.
Прыгнула на Колдуна взъяренной тварью, клыкастой нежитью.
Огненный шар в меня он метнул первее, чем узнал. А я не стала уворачиваться или пропускать его порошей, как ранее бывало — поймала огонь пастью, мотнула башкой, как иные псы, когда тряпку хозяйскую треплют, и огненные брызги дождем по сторонам брызнули.
Призови бурю, Колдун, а не то хуже будет! Призови!
Рык захлебнулся в горле.
Вздыбив шерсть на загривке, склонившись к земле оскаленной пастью, я шла на Горда Вепря той походкой, что знающему люду без слов выдает готовность зверя ко броску в любо й миг.
— Ну, и что случилось? — голос Колдуна, чуток удивленный, но все едино спокойный, взъярил меня не хуже копья под ребро.
Призови бурю, Колдун!
— Я тебя не понимаю.
Не слово, но рык растекся по снегу густым вязким медом. Выглянул из дверей эльф — и разом назад отступил. Выскочил на крыльцо растрепанный Мальчишка, вышел и подпер балясины крыльца спиной Серый. Спуститься ни один из них не поторопился.
Я, захлебываясь от злости, от своей неудобной немоты, от неотпускающей тревоги, рычала на тяжелого, обманчиво неповоротливого мужчину посреди заснеженного трактирного двора. Рычала требуя, чтобы он в единый миг все исправил.
Призови бурю, призови ее, Колдун!
Он вздохнул, и опустил руку с клинком:
— Иди сюда, — раскрыл призывающе объятия.
Я взвыла от досады, рявкнула, рассыпалась снежной мутью, снег взвился до небес беспросветной круговертью, собралась снова, рывком налетела на крыльцо, с резных перил, тихо хрупнувших под тяжкой тушей, взвилась на крышу. Зло, мстительно, гребнула задними лапами, и от самого конька посунулось вниз, на расчищенный и утоптанный двор, снежное одеяло.
Вот вам всем!
Коли слов не понимаете — так и откапывайтесь теперь!
Соскочила с крыши, переметнулась через забор, и вальяжно, напоказ неспешной трусцой в сторону Леса порысила.
Чутким, настороженным ухом уловив, как дядька Ждан с укором выговаривает кому-то:
— Не было, господин маг, такого уговора, чтобы работу на дом к нам брать. А коли так, то крыльцо починить придется, коли ваша работа его разваляла…
Я злорадно ухмылялась.
Не знаю, что там порешили промеж собой трактирщик и маг, а мне, без сомнений, полегчало.
Снег скрипел в лад шагам. Еловые лапы цеплялись за тулуп, щедро сыпали за шиворот белое крошево. Ярина-лекарка Седого Леса не боялась, но относилась с почтением и уважительной осторожностью, ибо получше многих ведала, сколь крут старый лес норовом.
Потому в чащу заходить и не стала. Минула опушку, ещё чуток до прошла, и остановилась. С тропы сходить не стала — не зачем. Огляделась, щурясь на ранние зимние сумерки и прижимая к груди лукошко, бережно укутанное от мороза, да негромко позвала:
— Нежа! Нежана, Нежана…
Замерла, прислушиваясь, и снова позвала:
— Нежа, Нежа! — и беззвучно охнула, когда ближний сугроб потянулся вверх и встал на четыре лапы.
Он недовольно глядел исподлобья. Снежинки, пляшущие вокруг снежной шкуры, были не видны в вечерних тенях, но Ярина все равно знала, что они там. Снежный волк опустил лобастую голову — «Чего тебе?»
— Здрава будь. Ты чего утром приходила, чего буянила?
Волк беззвучно дернул ушами — «Не твое дело!»
Ярина вздохнула:
— Я тебе угощение принесла, — опустила лекарка на снег свою ношу.
Развернула платок и поднялась, оставив лежать у ног половинную ковригу утрешнего хлеба, согретого соседством с горячим горшком, полным пшеничной кашей с медом да молоком. Отступила по давней привычке, и смотрела, как дрогнул, ловя запахи съестного, белесый нос, как уши снова дернулись, и теперь стояли торчком, а вся волчья морда приняла крайне заинтересованное положение.