Старший брат Росислава Куня, тоже устроившийся на том же месте, что и в прошлый раз, согласно кивнул, буркнул:
— После активации природного портала магический фон очень долго характерный стоит, — и подбодрил, — Выходит, они взяли тебя с собой?
— Выходит. Хотя эльфы, к примеру, против были. Но Кунь только плечами пожал, и сделал по-своему. Его люди ему верили, и то для него было главное, а эльфы могли думать, что хотели.
Я снова вернула на колени суетливые руки, и вперившись взглядом куда-то в ворот Колдуна, со вздохом признала:
— Они и правда ему очень верили. И приняли меня тепло. С шутками скинулись мне кто запасными рукавицами, кто обмотками… Невысокий муж, заросший темной бородой мало не по глаза, в седло к себе взял. Туром величать велел, — я задумчиво теребила косу, вновь забыв сторожить руки, — Я ведь не слепая. Видела, что стереглись они, самой чащобой ехали, торных путей избегали, людских глаз сторонились. А меня — все едино не бросили. Кунь пообещал, что к жилью выведут.
— Снежная стая меня в тот же день нашла. Я хворост собирала, костер развесть, вроде недалече, только за елочку зашла, а там… Да я сказывала уж, — руки мои выпустили косу, бессильно упали ладонями вверх. Я глядела на них, и не видела. — Сомлела я тогда крепко. Отыскали меня, в чувство привели. К становищу воротили. Вроде, все благополучно обошлось. Да только, стала я меняться с того дня. Исподволь, понемногу. Я, верно, изначально склонность нужную в себе имела, а когда семью похоронила, лишилась того, что вы, маги, якорем зовете. Не стало у меня привязи к миру человечьему — оттого и стала слышать зов Седого Леса. Оттого и во Врата забрела, потому что зов Седого Леса слышала, и шла на него. А потом меня стая нашла. Мы посмотрели друг на друга — и друг друга одобрили.
Я рассказывала то, о чем много думала, что сумела понять и домыслить. То, о чем догадалась за эти годы. Я рассказывала выстраданное, выпестованное знание. То, чем не делилась допреж даже и с Яринкой.
Ох, и тяжело мне то давалось.
— Стая за мной приходила, но я тогда была с людьми — и волки не стали меня забирать. Они ждали, пока я сама себя пойму, и держались рядом. Ждали да приглядывали за неразумной.
А я стала меняться помалу. Тоска меня отпустила. Я и сама как-то не заметила, как затупились остры зубы у моего горя, ослабла на душе жестокая петля. Я снег чувствовать начала. Скоро ли пойдет, глубоко ли лежит. А еще — лес. Направления стала чуять, как будто родилась недалече да всю жизнь, с измальства, в том лесу играла. Темнота мне прозрачна стала, а звуки — ясны. Мир в моих глазах ширился, расстилался вдаль, глубок становился.
Я смотрела на рубаху Горда, на распущенную у горла шнуровку, зацепившись за нее взглядом, и вспоминала, как полнилось знанием что-то древнее во мне, подспудное. Я не задумывалась и не гадала, а просто ведала, где торный путь, близко ли подступило к лесу жилье и в какую сторону идти до воды. Чуяла, понимала.
А ещё мне стало хотеться петь. То желание в груди клокотало, в глотке. Наружу просилось. Вечерами, когда низкое темное небо опускалась на лес, а спутники мои теснились вокруг костра, оканчивая трапезу, меня тянуло подхватить котелок опустевший, да и уйти. Спустится к реке — посудину вымыть, полоскать ее студеной водой, да мурлыкать под нос. Петь то громче, то тише. И голос изменился — наполнился силой, глубиной, заиграл переливами.
Сдерживалась. Сама не ведаю, почему, зачем…
Не объяснить мне словами.
Да что и пытаться — не того от меня ждут.
— Нас перехватили на речном льду. Хоть и береглись мои спутники, по самому бездорожью шли, сторонились жилья и торных дорог — да не убереглись. Уж не ведаю, что такого брат твой, Колдун, от эльфов вез, чего ради в зимнюю непогоду через лес с дурной славой отправился, но не одному ему то было нужно.
Я обхватила себя руками — тело, забывшее, что не может боле мерзнуть, пошло ознобом. Вспоминать, что было дале, не хотелось, да ничего не попишешь, взялась петь — слов не выкидывай, взялась сказывать — сказывай.
Я вдохнула поболе воздуха, и как в реку ледяную нырнула:
— Их перехватили на речном льду. Собирались перебить да и забрать груз. И все бы им удалось, не подбери Ростислав Кунь, добрая душа, в лесу странную девку. Незадолго перед тем семью потерявшую, от горя в себе замкнувшуюся — да Седого Леса зов услыхавшую. Она уже менялась. Понемногу, исподволь. Волки ее уже увидели. В глаза взглянули. А когда отряд убивали — ее, бабу, за опасность не посчитали. Сначала тех, кто большей угрозой был выбили, считай — у нее на глазах весь отряд и на речной черный лед положили, — я говорила и говорила, и минулое вставало пред глазами, как въяве, и я говорила, не могла остановиться. — Они не посчитали меня за опасность. И я успела позвать стаю. И та пришла. Ко мне на помощь — как к своей.