— Напавшие на нас убили того, прежнего вожака. Кровища повсюду, даже в ночной темени она видна, и огромный белый волк бьется мохнатой своей тушей, а метелью не обращается, не уходит. До последнего защищает меня, дитя бестолковое. Мертв Таруотиэль, равнодушный, безразличный. Но исправно приходивший лечить — без просьб. Без напоминаний. Не нуждаясь в бесполезной моей благодарности. Мертвы мужики-наемники, с шутками и прибаутками скинувшиеся мне одежками. Мертвы, убиты эльфы сопровождения, и теперь навек останутся безымянными для меня. Ростислав Кунь мертв — и кровь его нынче вмерзает в речной лед. И от боли и гнева, от ярости на лютую этой несправедливость, когда в грудь меня ударила стрела с граненным злым наконечником, привычным пробивать броню, а встретившим лишь слабую женскую плоть, я изменилась. До срока, и не так, как должна была. И на волне бешенства, кровавой пеленой заволокшего разум, напоившего силой, подмяла под себя стаю. И повела на первую свою охоту.
Пустыми глазами глядела я мимо Горда, мимо шнуровки, стянувшей рубаху у горла.
— Мертв убийца твоего брата, Колдун. Некому мстить. Возвертайся, откуда приехал — ничто тебя боле здесь не дердит, а ворогов твоих я самолично загрызла. Никто не ушел вживе.
Я смотрела на них, всех, кто меня слушал, холодно и равнодушно, и мне было все едино, что они обо мне подумают. Распрямилась сама собой спина, и успокоились руки, поднялась голова… Пусть судят, коли пожелают — я вины за собой не знаю.
— Бедная ты, бедная, — с тихой мукой в голосе уронила травница, пересела рядом, обняла мои плечи, щедро делясь теплом, что душевным, что телесным. — Теперь понятно, чего ты не хотела ни вспоминать, ни рассказывать.
Я смолчала. Да и что тут скажешь? Все, что след, уже сказано. Молчала я, молчала подруга моя — молчали и охотники.
— Пойдем-ка, Ярина Веденеевна, в баню, что ли.
Пусть уж обсудят все промеж собой, не таясь — мне до их секретов дела нет.
— И то так, — отозвалась лекарка.
Верно, о том же, о чем и я подумала.
Я шла к баньке по следам, что давеча оставили я да Вепрь, и был шаг мой легок — как и душа легка была. Не тяготило меня минулое.
Я вдруг поняла, что верно все сделала. Верно указала Горду Вепрю, где на Быстринке стакнулись когда-то маги — и теперь кости Ростислава Куня, от коего я кроме добра ничего не видела, обретут последнее пристанище рядом с добрыми предками, а не в стылой речной водице. Верно сделала, что поведала охотникам, как погибли их друзья, и их вороги. Пусть знают, пусть ведают. Глядишь, в урочный час и сами от беды тем знанием уберегутся.
Стянула одежу, по задумчивости долго выпутываясь из рукавов. Повесила на гвоздок в предбаннике. Ярина, хоть и зашла опосля меня, уже успела разоблачиться и в парную пройти, и я поспешила за ней, в жаркое нутро бани, пропитанное духом лекарственных трав, к прогретым полкам да распаренным веникам.
Поднял духмяный пар к потолку мои печали, да и развеял. Унес с собой беды, имя которым — бедушки. Да и с чего мне печалиться, с чего горевать? Есть у меня изба, где ждут меня всякую, какая б не была. Есть и такой дом, где примут да поддержат. И пока не истекло время, дареное метелью, есть у меня и эта ночка в белых клубах, и березовый веник, не секущий, но радующий подставленную доверчиво спину, и припрятанное загодя подругой ягодное вино, щедро сдобренное медом — для девичьих разговоров. А как минет это время, то и другая радость будет — залитый луной Седой Лес, и шальной бег по речному льду со всех лап, и снежинки, кружащиеся хороводом над белой шкурой…
А и пусть себе маги судят да рядят, как умеют — им за то князем золотом плачено.
А у меня и другие дела найдутся, может, еще и поважнее маговых.
Ярину Веденеевну вот, к примеру, веником обиходить.
ΓЛАВА 17
Входная дверь скрипнула, когда мы уже поменялись местами.
Мы обе прислушались на краткий миг, а после я вновь расслабленно опустилась на полок, а Ярина без слов сунула изрядно обтрепанный веник в шайку, подхватила воглую простынку, обернула вкруг себя, и выскользнула из парной в предбанник.
Дверь скрипнула вдругорядь, выпуская лекарку на улицу, но мне до того не было уже дела.
Горд Вепрь шагнул в парную, еще только успела покинуть ее Ярина, и я ныне смотрела на него, смотрела в неверном свете заговоренной от сырости лучины, смотрела — и наглядеться не могла.