Высоко на березовой ветке — так, что человеку не вдруг удалось бы дотянуться — спрятанная в путанице белесых ветвей, висела невзрачная поделка. Белой шерстяной ниткой кто-то ловкий связал воедино пару колосков — ржаной да пшеничный, да воронье черное перо, да белое лебяжье, да травку-опамятелку, да несколько льняных волос, по всему видать, детских. Связал, скрутил, туго белой шерстяной нитью перетянул, а какие слова при том сказал — мне уже то не ведомо. А после вынес из избы, за пределы подворья, за границу оберегающего селище тына, да на старую березу и повесил, выбрав такое место, чтобы не вдруг заметить, не сразу дотянуться. Мне на задние лапы подняться пришлось, а после и подрастить себя самую малость, чтобы носом до поделки достать. Да зазря всё — выветрился уж запах. Не менее луны провисело здесь чужое рукоделье, отдало злому ветру, снегопадам и лютому морозу запахи. А вот зов остался — и пусть изрядно ослаб, но ощущался все ж явственно.
Тот, кто шел на взгорок у селища и вешал на березу белой нитью перевязанную связку, звал на подмогу снежную стаю.
Меня звал.
Не дозвался.
Вздохнув, я опустилась на четыре лапы, и потрусила к селищу. Просыпаются Лесовики рано, а мне возвратиться надобно до того, как по улочке не пройти станет.
Но спешка — спешкой, а селище вкруг обойти-таки надо. Мало ли… Вдруг, да какие новости соберу?
ГЛАВА 19
Обошла. Про всяк случай, обошла и вдругорядь. Вздохнула. Тяни, не тяни — а возвертаться придется. Умела сгинуть без следа, без весточки — умей и ответ держать.
Я подошла к давно облюбованному взорочку у ограды, потопталась на месте, подобралась в тугой ком, да сиганула с места через тесаные бревна тына — а наземь осыпалась уже ворохом легких искристых снежинок. Подхватил их ветер, да и понес по селищу шалью-пеленой. У лекаркиного двора, схоронившись в укромном углу, я сызнова поднялась из сугроба зверем. Ступая так, чтобы и снежинки не потревожить, обошла подворье, вбирая воздух меленькими глоточками, будто на вкус запахи пробуя.
Пахло тут…
А знакомо пахло.
Просочившись бесплотной поземкой в щель под забором, я еще и избу вкруг обошла, и до бани прогулялась, сведывая — не остался ли у Ярины Веденеевны на ночь гость болезный? Но нет, тихо ныне все было, одна коротала лекарка зимнюю ночку, да и сама не ушла бдеть над чужой постелью — следы шептали о том явно, и из-за двери внятно тянуло живым теплом. Примерившись, я поддела носом дверную щеколду, и втекла белой тушей в сени. Там душисто и правильно пахло травами, теплом печного очага и Яринкой, и я поспешила притянуть дверь обратно. Зубами со щеколдой совладать было нелегко, но я управилась. И лишь потом призадумалась — почто? В человечье тело возвертаться не хотелось вовсе. И не оттого, что забыла я человечью суть, в ошейнике пребываючи. Просто маятно было мне. Страшно. А ну, как не захочет знаться подруженька, не простит исчезновения? Ведь луну, почитай, не было слуху и духу, а тут — явилась.
И не просто так мне в сторону трактирного подворья не гляделось. Соромно да страшно. Пустят ли на порог меня там ныне?
А и не пустят — не пропаду, решила я. Чай, Седой лес приютит, не выдаст — как-нибудь, а до будущей зимы перебедую.
А Колдун… Что Колдун? Мы с ним ни в чем друг другу не обещались, и коли не захочет глядеть в мою сторону — так тому и быть.
Лишь бы палом не пустил…
С теми мыслями и перекинулась человеком.
В избе у Яринки я давно уж вольно себя чувствовала. И потому не надобно мне было огня, чтобы сыскать сундук с одежами. Приподняв тяжелую крышку, ощупью я вынула лежащую верхней рубаху.
Мягкая, многажды стиранная тканина приятно льнула к телу, хранила запахи трав да своей хозяйки. И это успокаивало.
Решив не будить лекарки до сроку, затеплила от печи лучину, и пристроив ее в светец, вместе с ним перебралась к столу, подальше от печи, где на полатях спала Ярина.
На столе да на лавках ныне не лежали травы, не ждали лекарки снадобья — ныне здесь дожидались проворных рук подготовленные с вечера для починки порты.
Ну, вот и дело сыскалось…
Поправив в светце лучину так, чтобы угольки с нее не падали мимо миски с водой, я удобно разложила на столе первую одежку. Нитка проворно скользнула в игольное ушко, узелок завязался, как надо — тугой да прочный. Один стежок, другой стежок…