— Сильно злобился?
— Да по нему разве разберешь? — отозвалась лекарка, и я не согласилась с ней, однако смолчала.
Да и то сказать — не мое то дело, лекарку да ведунью в людях читать учить.
Рассвет брызнул светом в избу, сделал бесполезными светец с лучиной — и далее откладывать появление пред колдуновы грозны очи сделалось неможно.
С тяжелым вздохом отложила я нехитрый свой труд. И уже у порога спохватилась:
— Там, в лесу, в овраге за старыми вырубками, волки битые лежат. Ты б нашла кого за ними послать — шубу бы себе спроворила…
Выпроваживая меня из сеней и готовясь запереть за моей спиной дверь, Яринка фыркнула, как норовистая лошадка:
— Найти-то я найду, вон, хоть Гната, да только ты лучше матушке Твердиславе шкурами поклонись!
Я вздохнула:
— Изрядно гневается?
И подруженька, змея подколодная, не минула ужалить:
— Пока ты не воротилась — больше тревожилась. Да только, пока ты не воротилась, и я больше тревожилась, чем гневалась!
С тем и захлопнула за мной дверь, а я заспешила по необтоптанному свежему снежку через проулок, да потом свернуть, да ещё по улице — и как раз в трактирные ворота и упрешься….
А на полпути меня нагнала Стешка, мельникова дочь. Вот верно говорят, что яблочко от яблоньки далеко не укатится. А уж мать ее, Аглая, та ещё яблонька, так от любила подстеречь зазевавшуюся соседку, под локоток ухватить, да всю душу и выполоскать… Но, хвала богам, дщерь ее пока до родительницы своей и на четверть не достигала.
— Опять муж с порога погнал? — поприветствовала меня красна девица.
— Давно я гляжу, тебя, девка, за косу никто не трепал, — ласково ответствовала я, возвращая привет.
А и права Яринка оказалась — до того девка хороша сделалась, что глядеть — не наглядеться. Бровь соболья, глаза, что омуты, губы — малина… Да только вот глаз не радостный. И вежество вовсе позабыла. Ну да то напомнить не труд.
Стешка только фыркнула, да косу свою богатую за спину перекинула, подальше от моих скорых рук. Но вперед все ж не ушла — потопала рядом, приноравливаясь к моему небыстрому шагу.
— У нас снежная стая сгинула, слыхала? — шепнула вдруг она, приблизившись ко мне сколь можно.
— Слыхала, — буркнула я, приходя в себя от неожиданности.
С чего бы это вдруг Стешка ко мне общительная стала?
— С чего только взяли, — продолжила я вслух.
— А как в метель снежные волки не запели, так ясно и стало, — дернула плечом под нарядным полушубком мельникова дочь. — Наши-то дурни поперву обрадовались, а как полезла из леса всякая шушера — так и по иному запели. Ну а как Руду мертвой сыскали — про Руду-то слыхала? — так муж ее с топором Колдуну разбор учинить пытался…
— И что?. - я спросила, а сама мысленно пообещала оторвать Яринке голову, это ж надо, такое умолчать!
— Да что ему сделается? — удивилась Стешка, — Зверь он что ли, Вепрь-то, троих детишек мал-мала меньше сиротить? Отобрал топор, да и прогнал… Только наши все равно шепчутся, что надо было магов сразу ж гнать, как по осени явились, ясно же было, что не будет добра — от чужаков-то…
Я хмыкнула:
— Их, пожалуй, погонишь.
— Ага… — откликнулась Стешка, и неожиданно добавила, самым тихим шепотом, себе под нос считай, — Мать стаю звать пыталась, да та не отозвалась…
Я вспомнила оберег с колосьями на взгорке, вспомнила льняные волоски… И наобум спросила:
— Четвертуня что, опять сноходил?
— Нет, — помотала косой девка, — То мать решила, коль стая его из беды раз вывела, то его зов волки лучше и услышат.
— Не помогло, выходит, — под нос себе буркнула я, изумляясь, до чего Аглая-таки бедовая баба.
— Не помогло, — согласилась Аглаина дочь, внимательно глядя себе под ноги.
До самого трактира дошли в молчании, черпая рыхлый снег, забивающий обувку и подол в предчувствии близкой оттепели.
Миновали ворота, и уже у самого крыльца разминулись — она пошла в обход, ко входу со стороны кухни, а я, решив что дальше от судьбы бегать невместно, поднялась на крыльцо в три ступени, и отважно прошла в обеденный зал.
А встретила меня там не матушка Твердислава, что по утреннему времени было бы не странно, не дядька Ждан.
ГЛАВА 20
— Вернулась? — буднично вопросил Аладариэль Сапсан, не отрываясь от своего занятие. На скобленном трактирном столе перед ним стояли две свечи — долгие, белые, какие не всякий день из сундука вынимаются. Еще там были разложены невеликие пилочки да щипчики, да сверлышки, да подпилки, да обрезки проволоки — тонюсенькой, что тот волос, да потолще, да вовсе толстой. Да не постой проволоки, а серебренной, ежели вовсе не серебряной… Взблескивали лежащие россыпью бусины. Протопленный очаг потрескивал поленьями у него за спиной.