После сытного обеда Заряна потчевает господ воздушными пирогами с мясом. Позже затевается разговор.
— Спасибо вам, хозяева, за хлеб и соль, — благодарит норт.
Пересвет по-доброму ему улыбается и говорит:
— Угодить путникам всяко радость. Что же, гости дорогие, решили дело, с которым пожаловали?
— Да, — кивает Таррум. — Решили. С вашей-то помощью.
Его слова бьют меня сильнее удара. Перед глазами будто мутнеет, в ушах слышу лишь звон да частые удары своего сердца. Неужели староста чужакам помогал? А Заряна? Не уж-то врали мне все это время, а сами со свету желали нас сжить?
— …Нам баньку бы растопить.
— Так растопим! Сейчас же. Заряна! — мигом откликается Пересвет.
— Сделаю все, дорогие мои.
— А ты, деточка, тоже иди, — вдруг говорит хозяин.
— И верно, — вдруг соглашается Ларре. — Наши разговоры слушать ей ни к чему.
Я иду вслед за Заряной, понурая, не желая видеть врага в ней. Она же как всегда бодрая, полная радости быстро движется впереди.
— Сейчас баньку затопим, а пока нет никого, и ты там побудешь.
Я ничего ей не говорю. В банную печь Заряна кладет затравку из щепы и нескольких бревен. Дерево, словно нехотя, разгорается лениво, не торопясь.
— Эх, волчья девочка! Чую в беду ты попала, хоть со мной ты молчишь.
— Неужели того сами не знаете? — резко, с откуда-то взявшейся злостью ей говорю.
— Да если бы! — вскликивает Заряна. — Твой брат обычно неуловим для чужаков. Как кто-то новый кажется, вас, волков, захочешь — не сыщешь. А тут сама с ними путь держишь. Ладно бы четырьмя лапами землю топтала, а ты нет — по-людски на двух идешь.
— Будь на то моя воля — ни за что б сама не пошла, — отвечаю.
— Знаю я, лесная гостья, что сама ты иной раз из леса носа не кажешь. А чужаков же чуешь ты за версту. Но тут ты с ними, а значит — стряслось что.
Тут я слова выдавить из себя не могу. В горле — ком, и дышать тяжело. Заряна думает вслух:
— Коль с людьми ты идешь, то не по своей воле. Тогда… — хозяйка смолкает. — Ишь какие!.. Да я их… Вот же ироды городские свои порядки чудить удумали! — ругаясь, замечает она.
— Против силы, что теплится в норте, мы с вами бессильны. Прошу вас, — вдруг пылко прошу. — Не спорьте с ними. Не время. Не сможем мы дать им отпор.
— Девочка, а как же волки твои?.. А Китан? Не уж-то не в силе?
Я горько смеюсь. Хочу плясать от тяжести этой.
— Китан мертв, — опускаю глаза.
— Ох, девочка! — всплескивает Заряна руками. — Да как же так, а?
«Да как же так?», — звучит у меня в голове. Как мог мой самый сильный и крепкий волк уступить чужаку? Почему погиб хозяин земель, а не наказан за дерзость чужак? Что за напасть…
Как же так?..
Больше мы ни о волках, ни о людях не говорим. Заряна берет в руки гребень, из дерева, с изящной резьбой. Прикосновения человека мне вынести нелегко, но мириться с ними приходится, как бы ни хотела я зарычать.
Заряна ругается, нещадно деря мои длинные волосы. Ее пальцы ловко распутывают колтуны, вытаскивают застрявшие хвойные иглы и тонкие ветки. От боли вырывается рык, раздается скрежет зубов — это я держусь, чтобы не вцепиться ей в руку.
Затем ставит катку с теплой водой. Трет кожу мне с мылом, до красноты. Моет волосы, смывает с них грязь.
— Этакие у тебя волосья… — приговаривает она. — Столько времени отходила, а жира на них нет. Волчица — одно слово.
Когда эта изящная человечья пытка кончается, хозяйка дает мне другую одежду. Тоже свободную, но из ткани помягче, не режущей столь сильно мою непривычную нежную кожу. После нерешительно говорит:
— Девочка, не знаю, что за дела привели кобриских господ к нам в Айсбенг, того Пересвет мне не сказывал. Но, может, тебе он это не утаит да и поведает, пока мужи эти париться будут. А ты не серчай на нас, старых… Не хотели мы зла для вас, хоть звери вы дикие…
Слезы женщины во мне не вызывают жалости. Но трогают — не хочу видеть ни тени печали на ее старом лице.
Возвращаемся в дом. Мужчины поднимаются с лавок и идут в баню. Вижу старосту: Пересвет после разговора с чужаками весь осунулся и будто бы постарел. На меня смотрит и горько так произносит:
— Не хотели беды да сама нашла она нежданная… Теперь уж и не выгонишь никак — столько дел натворили.
— Расскажете? — прошу.
— А что бы не рассказать… Теперь уж. Кто знал, что поганец без шкуры увидит вас?.. Эх, — взмахивает староста рукой. — Поздно все…