В тот момент счет шел ни на секунды, а на биения его сердца. И все же Ильясу удалось остановить его — до того, как это сделал бы его норт. Дальше он ничего не помнит. Но очнулся, в снегу, едва не на смерть замерзший. Значит, люди сочли его мертвецом и ушли. А главное — айвинским тактикам удалось провести Ларре Таррума.
Норт сделал ошибку — бесчисленную за время, что провел в Айсбенге. Словно холод губит не его тело, а разум. С самого начала Ильяс не понимал, зачем мужчине сдалась волчица из леса. Ясное дело, этот опрометчивый шаг погубит не только Лию, но самого норта. Тот сам еще этого не осознал, но Ильяс ощущает промах столь четко, как если бы мог видеть сквозь пелену времени.
Место господ в довольстве, зверей же — в диких лесах. А волку, познавшему дух свободы, ошейник служит лишь удавкой на шею. А в Кобрине Лия будет чахнуть, изнемогать в тоске по своей стае, слабеть взаперти. Закончится эта пытка только тогда, когда зверь покажет клыки. И тогда — кто кого: ее убьет в слепой ярости норт или же она сумеет найти способ прервать жизнь своего господина.
Тело Саттара, все окоченевшее, лежит рядом. Ему даже не потрудились закрыть глаза несмотря на то, что южанин преданно служил своему норту и даже прикрывал тому тыл в Красной битве. Оттуда втроем живыми вышли. Не дружили — какое приятельство может быть с господином? Но все же чувствовали, что совместно пролитая кровь их сплотила. А когда все кончилось, норт сам предложил взять двоих на службу. Слово свое он сдержал, да только жизнь сохранить обещаний никто не давал.
Лицо Саттара покрыто слоем льда. Кожа вся синяя, с искорками блестящих снежинок. Самому бы избежать еще такой доли…
Снег мягок, а встать, когда в грудь дует ветер — то еще испытание. Особенно, если учесть, как он слаб. Если бы не горячая кровь да умения, что некогда передал учитель, Ильяс так и остался бы умирать на земле.
Волки воют вдали. Он смеется — представил, что человека, обманувшего самого Ларре Таррума, может ждать смерть от острых, что бритва, волчьих зубов.
Надежда на одно, что стая не станет идти по следам чужаком. Иначе одинокий путник станет отдушиной для душ зверей, жаждущих мести. А путь его лежит на Живую полосу. В холодном Айсбенге попросту некуда деться. Радует, что Таррум будет спешить, а значит — не выйдет случайной встречи с «восставшим» из мертвых. По крайней мере, так думает Ильяс. А еще надеется, что в деревне жители самого его не прибьют. Хотя почему же так? Скорее правильнее говорить «добьют» с его-то дурным состоянием.
Боги, как тяжело же идти. Он не сходит с пути, по которому шли бывшие спутники. Идет строго по их следам: там, где протоптано и куда не должны сунуться волки. Особенно тяжело ему ночью: до ужаса страшно заснуть, не проснувшись. А еще Ильяс чувствует дрожь, когда будто бы рядом слышится голос волков.
Хорошо в карманах подбитого мехом плаща держал во время дороги с Таррумом вяленые колбаски. Если б не привычка в радости ждать горя, с голоду б сдох.
В пути находит два тела. Мертвецы, посиневшие, лежат, укутанные снегом. Ильяс старается на них не смотреть, не думать, как близок он стать таким же почившим.
Когда деревья редеют, ему хочется от счастья кричать. Осталось немного, но уже сейчас он близок к тому, чтобы рухнуть. Но нет: откажут ноги — будет ползти. Ведь если поддастся жалости, то тоже встретит смерть в ненавистном сияющем Айсбенге.
На подходе к деревне Ильяс пытается закричать, чтоб его слабого, замученного холодом заметили местные жители. Но из его горла не вырывается ни звука. Делает шаг и тут чувствует, что силы теряют его. Меркнет свет в глазах. И вроде бы тихо, но даже шум ветра кажется столь громким, что оглушает.
Вспышка. Ильяс проваливается во тьму. А она только и рада распахнуть ему свои объятья…
Последняя мысль проносится в голове: «Неужели все было напрасно?» Боги посмеялись над ним, дав шанс. А выходит он так и останется в Айсбенге, найдет свой покой там же, где и его друг.
Глава 5
Сперва пейзажи мелькают все те же. Оглянешься — повсюду белым-бело. Но чем дальше, тем ощутимее становится меньше снега.
Как и обещал Лис, меня усадили в широкие сани. Только об одном утаил — разумеется, меня привязали. Не трущей до зуда крученой веревкой, которую б могла перегрызть, а пугающим колдовством, жестко оплетающим тело. Тарруму оно нелегко дается: вижу испарину на благородно-бледном лице. Понятно, почему чародейством своим вздумал воспользоваться в последний момент.
Рядом со мной, на санях усадили наивного Бели. Он-то умеет и держаться в неудобном седле, и пустить вскачь строптивую своенравную лошадь. Но, несмотря на все волшебство, кто-то должен следить за мной: вдруг ненароком спрыгнуть решу, а удавка быстро сожмется на шее.