Но отец красавицы-дочери не мог ожидать, что даритель придет к нему не человек. И правитель разгневался, глядя на явившегося к нему щедрого жениха:
— Ты, видно, обезумел, зверь, — презрительно сказал ему император. — Разве могу я отдать свою дочь в жены какому-то волку?
А Луна же, как только увидела своего нареченного, в него тоже влюбилась — судьба есть судьба. Но фатум изменчив и порою бывает ужасно жесток.
Однако матерый, узревший злой умысел человека, отступать от любимой никак не желал. Уверен был зверь, что данные клятвы нужно всегда, обязательно без подлости исполнять. И вздумал тогда он, обманутый, выкрасть Луну. И решил, что боги ему непременно сподобят. Да только, что за дело им до одного наивного волка?
Предчувствовал исход такой обещание давший правитель. Обратился он к известному своими могучими чарами коварному, темному колдуну. Так не хотел отец, чтобы пошла дочь в жены дикому волку, что готов был расстаться с той навсегда. Решил, опозорила наследница честь своего древнего рода, поддавшись соблазну, связавшись с врагом.
Пришёл за любимой зверь из дремучего леса да только поздно было уже — волшба состояться успела. И на глазах его, слепо влюблённого, Луна исчезла и возродилась на темном небе ночном.
Тогда обманутый императором волк завыл в горе. До любимой коснуться ему впредь больше не суждено. Пообещал в отчаянии зверь колдуну все блага. Но тот в ответ вымолвил только, что назад Луну ему не вернуть уже никогда.
Император же так испугался волчьего гнева, что воздвиг новый город, обнесенный огромной из камня стеной. И была она столь высока, что волку из стаи самому преодолеть ее никак не под силу. А землю, где вершилось страшное колдовство, звери впредь стали обходить стороной.
Этот город-крепость и поныне живёт. И назван он грозно — Аркана.
А на небе ночном Луна и поныне сияет. На нее до сих пор люди, привороженные, смотрят, поражаясь ее неземной красотой. Волки же в память о той любви своего предка и сейчас поют песни и любуются ликом ее бледным, бессмертным.
Глава 6
Ее визг меня оглушает. Прижимаю руки к ушам, чтобы не слышать этого омерзительно громкого крика. А служанка все не смолкает. Тело другой лежит у моих ног.
— Убийца! — визгливо обвиняет меня.
Сама же стоит, вся вжатая в стену, замерев в ожидании, будто я нападу. Только зачем мне? Теперь резона мне нет, но спорить с напуганной женщиной я не спешу. А все же она неправа: другая лежит отнюдь не мертва. И слышу, как бьется сердце упавшей.
Ударить ее наперед не хотела — сама обстановка вынудила меня. Стоило только незнакомо пахшей служанке оказаться у меня за спиной, как это уже начало волновать. А потом она сама виновата: зачем, дуреха, коснулась меня? Тогда во мне взметнулись инстинкты, и было их уже не унять. Сама не помню, как взяла статуэтку. А потом запустила ее неприятелю в лоб.
Могла убить, но служанка живая. Только это не я милосердие проявила, это ей повезло. Знала бы только прежде она, как опасно к зверю подходить со спины. Правда, в поместье для всех я лишь человек — очередная игрушка для норта.
А другая все верещит, но замолкнуть бы ей не мешало.
В комнату врывается хозяин жилища. За ним тенью следует Лис. Он тут же бросается к женщине у моих ног и касается сосуда на шее. Аэдан выглядит хмурым, но произносит без лукавства:
— Живая.
Таррум тут же бросает команду своим людям, что по приказу замерев на пороге стоят:
— Уведите их обеих и немедленно окажите помощь Тае.
Потом мне говорит:
— Твое положение в этом доме зависит лишь от меня. Захочу — в шелка одену, пожелаю — в тряпье полы мыть будешь.
Ему в ответ хочу засмеяться. Будто дело мне есть в чем ходить одетой. Но он продолжает:
— Или розгами избить прикажу. Отныне я твой хозяин, и величать меня будешь не иначе как «норт». Поняла?
Сквозь зубы ему отвечаю:
— Да.
Тут вмешивается Аэдан:
— Да, норт, — поправляет меня. Я покорно за ним повторяю, хотя так и хочется переврать.
— Да, норт.
— Хорошо, — говорит Таррум.
Они уходят, дверь запирают на ключ. Окна и те в моей комнате зарешечены: из нее не деться мне никуда.
Из коридора улавливаю яростный разговор.
— Одумайся, Ларре! — уговаривает Аэдан. — Ты держишь дома не девушку, а дикого волка! И повадки у нее дикие, звериные, хоть и обмануться хочется, видя женское тело.
Тон Таррума холоден, как зимний студеный ветер:
— Для вас, Аэдан, я не Ларре, — одергивает Лиса хозяин дома. — Вы, верно, забыли, как следует обращаться ко мне.