— Что ж ты своего пса не щадишь? Он тебя спас, а сама в лесу кинешь?
— Он сильный. Сам дойдет, — с напускной уверенностью заявляет охотница. — Вставай! — дергает она его, пытаясь поднять.
— Может, звери меня не тронут, — полубредя признается Ильяс. — В Айсбенге мы волчицу поймали, а та ра-аз… и человек.
— Волки на то и лесными знахарями зовутся, что лес от слабых и хворых чистят, — говорит девушка и смолкает. — А ты, правда, на северном полуострове был?
— Да, — отвечает воин Таррума, смыкая глаза.
— Не смей! — ругается Марика. — Соберись и иди, если жить хочешь.
Она подставляет мужчине свое плечо и на себе тащит вперед. Волкодав сначала остается лежащим на земле, затем, поскуливая, медленно поднимается за ними следом.
— Хороший мальчик, — облегченно говорит псу хозяйка.
— Спасибо, — благодарит ее Ильяс.
Марика его иронию игнорирует. Веселья охотница не ощущает.
По столичному поместью Ларре Таррума мягко стелется сквозняк, овивает плечи и тычет в спину. Это ветер свободы — норт уезжает.
Новость по поместью разносится стремительно, быстро. Кто-то горюет, а иной — рад, безделья наивно желая.
А Ларре собирается на войну. Ходит хмурый, своих воинов собирая. Империя ведь не знает мирной жизни, а битвы с Бергом — что потехи для государей.
И все же некоторых своих людей норт оставляет в Аркане. Должен же кто-то сторожить любимую игрушку господина — меня. Инне, услышав удручающую его новость, принимается было спорить:
— Норт, — обращается он к Ларре. — Позвольте нам отправиться с вами. Возьмите волчицу с собой. Ее шкура толста, вон даже болт покойного Саттара не взял.
Но Таррум не приклонен:
— Я не намерен обсуждать это. Она остается в поместье.
— Наймите охрану тогда ей, норт, — поддерживает друга Брас, — и оставьте в Аркане, как изначально хотели. Наша поддержка в сражениях вам понадобится.
Но мужчина, наделенный над ними властью, лишь свирепеет:
— Довольно! Вы сами знаете, что другие не удержат ее. Не уследят…
Так и не дает Ларре Таррум Брасу и Инне себя переубедить…
Норт со мной не прощается. Но уезжает весь мрачный. Я-то знаю почему. Война больше не приносит радости его мятежному духу. Перестала пьянить норта кровь противника, пролитая в схватке. Насытился он сражениями, не способны они больше унять его дикую душу.
Нелегко ему меня оставлять, хоть и взгляда в мою сторону хозяин поместья не кинет.
Но все же он уезжает, а у меня на сердце остается лежать тягостное и неприятное чувство. И я не ведаю, как оно зовется. Только моя клетка еще более гнетущей начинает казаться. Пустой.
И все-таки надеюсь, Ларре Таррум, больше я тебя не увижу. Прощай…
С наступлением вечера в мою комнату заходит Ольда.
— Вот ужин тебе принесла, — говорит она мне. — А Дарий тебе передал букварь. Завтра его в поместье не будет.
В волосах у женщины змеями вьются сребристые ленты. Они то и дело привлекают мой взгляд, не могу на них не смотреть.
— Стой, — прошу я Ольду.
— Что тебе? — спрашивает она, снова поворачиваясь ко мне.
— Что с тобой?
Я смотрю на нее пристально, но женщину мое внимание смущает. Она быстро отводит взгляд.
— А что со мной может быть? — притворяясь, с беззаботностью она отвечает. Но я-то знаю. Чую. От меня такие детали не ускользают, будто скользкая рыбешка меж сухих рук.
— Ты ранена, — сообщаю я очевидное.
— Нет, — отрицает Ольда.
— Да, — упрямо киваю. — Удары. Синяки. Здесь, — указываю я на ее ребра.
Женщина бледнеет.
— Как ты узнала? Я же никому… — она осекается. — Это что видно, да?
— Только мне, — признаюсь я.
Она устало садится на мою кровать и опускает голову. В волосах блестят ленты…
— Мой муж. Он… Он…
— Ты ведь из Лиеса, да? — задаю я давно возникший в голове вопрос.
— Родители оттуда, а большую часть жизни я провела в Кобрине.
В комнате повисает тишина. По щекам Ольды бесшумно катятся соленые и горячие слезы.
— Что мне делать? — опустошенно спрашивает она у меня.
— Уходи от него, — горячо я советую. — Зачем тебе тот, кто приносит лишь боль и унижение? С кем невозможно разделить радость?
— Я не могу, — шепчет Ольда. — В империи мужчина имеет над женщиной полную власть. Мои дети… они… они… — она захлебывается в рыданиях.
Когда я была еще несмышленым переярком, одна волчица из моей стаи ушла к красноглазым. Сама. Ее умоляли, просили одуматься, но она была непреклонна. Так одурманил ее один матерый из стаи восточных берегов реки Эритры.