Первое время, когда мы встречали покинувшую нас волчицу, она была охвачена радостью, а ее глаза светились от счастья. Но потом… Ее взгляд потух. А затем мы перестали находить в лесу знакомые следы.
Она будто исчезла. Пока мы не нашли в снегу замерзшее тело. А пахло оно так… Родной запах.
Никто не знал, что с нашей волчицей случилось. Но те матерые, что хорошо ее знали, подозрения имели. И винили, страшно подумать, того, кто был ее парой.
Но я им не верила. Разве мыслимо такое? Чтобы волк… Так не бывает.
А вот многие люди в столь ужасном поступке не мыслят ничего дурного.
— Он отыграется на моих детях, — со страхом говорит Ольда.
— Забери их с собой, — предлагаю я.
— Нельзя, — мрачно она улыбается. — Любой их у меня сможет забрать и вернуть отцу. А меня никто не возьмет на работу… Для кобринцев женщина без мужа хуже пустого места будет, — она смолкает. — Ты не думай об этом. Я не должна… выносить сор из поместья.
— Ольда… — начинаю было я.
— Нет, не нужно, — пресекает она мои попытки еще поговорить.
Я беру в руки книгу, которую от Дария принесла Ольда. Из букваря вылетает сложенный пополам бледно-серый лист. Я поднимаю его с пола и раскрываю. И вижу вверху имя, которое некогда дал мне Ильяс. Выведенные три аккуратные буквы: «эла», «ину» и «яэ» — Лия. А дальше на эллойском языке, на котором говорят все на материке, написано послание. Мне? Я хмурюсь. Жаль, что дальше своего имени прочитать пока я не в силах.
— Прочитаешь мне? — прошу я женщину рядом.
Ольда соглашается и берет записку в руки.
— Лия, — зачитывает она. — Вы меня не знаете, но это не имеет значения. Поверьте, зла я вам не желаю. Скорее наоборот. Прошу вас, не теряйте голову. Ненависть — это яд, способный лишь на одно — убийство. Не верьте тому спасительному удовлетворению, которое она приносит. А вот любовь способна на многое. Даже уничтожить страшное заклинание, непоколебимо державшееся больше трех веков. Все в ваших силах. Но выбор за вами. Искренне ваш, Рогвор, — заканчивает Ольда. — Что это? — спрашивает она у меня.
— Я… не знаю, — отвечаю, чувствуя странное, обволакивающее меня смятение.
В передней гулко отбивают восемь часы. Шумят за стенами люди, завершающие дневные дела. Слышны повозки, снующие бесконечно снаружи, ржание запряженных в них лошадей.
А сердце в моей груди часто и сильно бьется. Так громко, что оглушает.
Заклятие… Кто ты Рогвор, что знаешь предания северных волков? Что понимаешь, кому о них стоит напомнить?
Даже я, волчица из Айсбенга, давно перестала полагаться на старые легенды, передающиеся от матерого к переярку…
Поздно.
Глава 14
В библиотеке мерно горят свечи, рассеивая в воздухе сладко-медовый запах. В комнате стоит тишина, лишь потрескивают поленья в камине и раздается скрип гусиного пера.
— Что за слово я написал? — назидательно спрашивает у меня Дарий.
— Коб-вин… Нет, Коб-рин, — медленно, по слогам я читаю.
— Правильно, — хвалит меня брат Ильяса. — А это? — выводит он на бумаге новое.
— Айс… Айс-бенг, — произношу я.
— Молодец, — довольно произносит он, дальше строча.
Айвинец, узнав о моей лжи, занятий со мной не бросает. Так же старательно учит меня грамоте, указывая на мои ошибки и хваля за успехи. Но моей дружбы больше не ищет. И меня это не беспокоит. Ни капельки. Совсем.
Вот только когда он хмурится, у меня на сердце отчего-то неспокойно, тревожно…
— Сейчас вернусь, — говорит Дарий и уходит.
Я провожу пальцем по витражу с волчицей, обрисовывая контур неведомой метки.
Таких полным-полно в холодном Айсбенге. Высеченных на каменных скалах рядом с Северным морем и кровоточащих, словно застарелые раны. Рубцы, служащие напоминаньем о том, что забыто. Я закрываю глаза, вспоминая.
Говорят, они лежат на нашей земле не один век. И легенды гласят, что их оставила валькирия: Гондукк обрекла Айсбенг на вечное ледяное проклятье, когда ее чувства отверг возлюбленный волк — Хейльден.
Но я этим историям не верю. Слишком уверена я, что они возникли гораздо позже того, как холод пришел на наш полуостров и поглотил его целиком, безвозвратно.
Айсбенг — наш ледяной склеп. И тут уж ничего не поделаешь…
Я касаюсь древних книг на полках и думаю, что некоторые из них могут быть написаны раньше, чем на мою родную землю навлекли губительные несчастья. И бумага в них цела лишь только потому, что в старинные рукописи было вложено немало силы.