Главный каратель уходит, и за его спиной развивается грозными темными крыльями безлико-серое одеяние. По краям плаща виднеется белый узор из древних букв, значение которым знают только мрачные, подобные Ультору инквизиторы.
Взгляд Баллиона, обращенный ко мне, полон хищной, желчной злобы.
— Умоляй! — бьет меня ледяной невидимый хлыст.
Не в этот раз, фасций…
Лекарь устало протирает глаза.
— Я оставлю ей мази, — говорит он. — Нужно будет делать перевязки.
— Не так быстро, господин Корри, — отвечает ему инквизитор. — Вы уйдете, только когда женщина откроет глаза.
И Вемиану слышится в этом глухом «когда» ужасно звучащее слово «если».
Лицо раненой кажется мужчине знакомым. Где он только видел его? Неужели могло мелькать среди бесчисленных пациентов? Если бы… Благородная, ручки белы и тонки, без грубых пунцовых мозолей. Ясное дело, нари. Одна из тех, что живут в достатке, не ведая бед, с мужем и детьми, с которыми заняты няньки.
Только в грудь обычных нари не всаживают мясницкий тяжелый нож. Они и не ведают, как он выглядит, обходя жаркие кухни стороной в собственном доме, чураясь замарать свое платье из мягкой ткани. Обычные нари не лежат на каменном ложе, не дающем отойти им в иной мир, в холодных подземельях карателей. И к ним уж тем более не пускают городских целителей, лечащих бедняков.
У обычных нари нет старых шрамов на нежной коже…
— Не думайте, господин Корри, — предостерегает его фасций, будто читая приставучие мысли.
Но любопытство лекаря слишком сильно…
«Айсбенг освобожден», — слышится в дуновениях холодного ветра, в ночном вое волков. Берсеркиер, страшный охотник, побежден, убит в жестокой, стремительной схватке. Говорят, что противник его, волк, сам едва не погиб… А защищал он волчицу из чужой, враждебной ему стаи.
Сияна слышит тревожное завывание вьюги, похожее на надрывный плач. Перед глазами у нее стоит страшный охотник, похожий на громадного косматого медведя. Обманчиво неуклюжий… Но как был силен. Его рев, вырывающийся из пасти, до сих пор мерещится волчице. Он атакует, снова и снова поджимая Власа к обрыву, желая разорвать бросающегося вперед волка.
А у того из бока льется кровь, густо ложась на белую изморозь скал. Сияна не верит, что кто-то сможет одолеть наделенного страшной силой берсекиера. Но Влас бросает на нее взгляд… «Прощальный», — думает волчица. И зверь из чужой стаи резко кидается вперед и нападает, со всей силы вцепляясь в шею мужчины. А Сияна, желая помочь, атакует врага со спины.
Тело поверженного противника падает с отвесной скалы прямо в бушующее черное море и тут же скрывается под громадными, накрывающими его волнами.
«Он же не выживет?..»
«Нет…»
А потом волк зализывает раны, и она ложится рядом, закрывая его от порывистого холодного ветра. Они прижимаются боками, грея друг друга, пока сестра Лии не встречает взгляд темных глаз, которые зовутся красно-алыми. И все возвращается к началу. Сияна снова видит врага — одного из тех, что поглотили ее стаю под предводительством своего дона, Ворона. Вожака, от взгляда которого начинают трястись под телом лапы. Чьи длинные клыки внушают в нее ужас, острые когти, легко способные разорвать ее тело, — неуемную панику. Ворон ночной кошмар, воскресший из ее снов.
А ведь скоро начнется гон, и чужаки с восточных берегов реки Эритры будут крыть их самок, наравне с исконными жителями запада полуострова выбирая себе пару. И по весне родятся в их, теперь уже общем, логове волчата, чьи глаза с взрослением могут стать гранатово-бурыми, как у их отцов.
После гибели Кетана в Айсбенге стало не две, а одна стая. А волки в ней готовы друг друга порвать за малейшую припрятанную заначку от голода.
«В стае должны быть лишь самые сильные звери», — некогда велел Ворон, не давая делить тушу порванного оленя поровну, чтобы старики тоже могли насытиться, — «Вы сами должны завоевать свой кусок. А если не можете — значит, здесь вам не место».
И с принятием власти нового дона пришел на север мор такой силы, которого давно он не знал.
В животе у Сияны досадно и неприятно урчит от голода. Она скусывает горькую кору с ветвей, подобно травоядным зверям, на которые охотится ее стая. Но это жадное, уничтожающее ее чувство все не уходит.
А сил с каждым днем становится все меньше…
Глава 16
Марика тащит Ильяса на себе, кряхтя, словно древняя старуха.
— Ну и тяжел же ты, — жалуется она ему.
— Много каши ел, — с иронией отвечает айвинец.