Девушка часто и шумно дышит. Ее ноги сводит от нагрузки, и от усталости дрожат колени. По спине течет пот, оставляя на одежде влажные пятна.
— Все, — выдыхает лучница. — Больше я не могу. Нужно отдохнуть.
Ильяс сидит, облокотившись на массивный кленовый ствол, и зажимает рану рукой.
— Оставь меня здесь, — серьезно просит он Марику, чувствуя, что сил остается все меньше.
— Нет, — она упрямо машет головой. — Не могу.
— Ты даже не знаешь, кто я. Могу тоже оказаться беглым, который желает тебе зла.
— Ты воин, — с нажимом, убежденно произносит путница.
— Может, я солгал?
— Нет, — она улыбается. — Ты из тех людей, что предпочитают говорить правду даже, если она ранит, а если лгут — их неумелое вранье сразу видно.
— Так разбираешься в людях? — спрашивает Ильяс, прикрывая глаза от накатывающей на него слабости.
— Чтобы это понять, не нужно быть мудрецом.
— Марика, — обращается он к ней снова. — Прошу тебя, оставь меня здесь.
— Нет, — тихо говорит девушка и, почти шепча, добавляет. — Ты спас мне жизнь…
Больше она слушать его не желает.
Волкордав Марики от них отстал. Шел-шел позади и неожиданно исчез. Девушка не показывает мужчине, что тревожится, но руки ее нервно стучат по луку.
— Он найдет тебя, — обещает Ильяс.
— Угу, — бормочет хозяйка пса, не смотря на мужчину.
Они снова трогаются в путь, но только к вечеру наконец достигают деревни. К этому времени айвинец уже без сознания, и девушка едва ли не волоком тащит его тело. Ее руки и спина, жилистые, привыкшие к тяжелому труду и охоте на дичь с деревянным луком, все ноют от усталости.
С раненым мужчиной она буквально вваливается в дом знахарки, стоящий ближе всего к лесной чаще.
— Марика, — укоризненно морщится травница при виде ее мужских брюк. Она окидывает девушку презрительным взглядом, подмечая приставшую к одежде буро-коричневую грязь и тоненькие сухие веточки, застрявшие в огненных, словно закатное небо, волосах.
Но охотница выдерживает ее взгляд.
— Вот, помогите, — просит лучница.
— Принесла нелегкая же! — ругается женщина, помогая положить мужчину на лавку. — Непутевая ты девка… Один ветер в голове, дурная. Ровесницы твои вон детей уж сколько понарожали. А ты?
— Просто помогите, — повторяет Марика, скрипя зубами от досады и гнева.
Знахарка достает необходимые отвары и принимается обрабатывать рану.
— Он выживет? — решительно спрашивает девушка.
— Куда он денется! — строго отвечает жительница Ваишено. — Сколько ты его тащила… Такая неугомонная и в посмертии достанет!
Лучница облегченно вздыхает, чувствуя, как напряжение, наконец, отпускает ее.
Ларре Таррум рубит кенаром нападающих на него бергцев, ощущая, что все его лицо покрыто толстой коркой спекшейся крови, сводя до зуда кожу.
Он привычно наносит удар за ударом, с силой рассекая тела неприятелей. Воздух наполнен ярким мерзко-сладким запахом смерти, от которого у непривычного человека к горлу подкатывает тошнота, но норт почти не чует этого противного духа. Не пугают его и всюду раскиданные растерзанные тела своих людей и врагов империи.
— За Кобрин! — жарко кричат его люди.
Кровь, кровь… Всюду видна она, что зарево пожара. Ее запах разлит в промозглом воздухе, она лежит на серых камнях, выстилающих землю, рдеет пятнами на блекло-желтом песке. Горячая, жаркая…
— За Кобрин! За императора!
Лезвие чужого меча мелькает рядом, едва не задевая бок мужчины. Он разворачивается и, не глядя, рубит противника, слыша, как его клинок пронзает тело бергского воина. Ларре Таррум снова вскидывает кенар и наносит удар уже новому неудачнику, возникающему на его пути.
Глаза норта темны, что непроглядная черная бездна. Его мышцы привычно горят, опаляя кожу жаром. По спине катится пот, но мужчина не замечает его. Лик войны отражается в его яростном лице. Неугасающий танец битвы все накаляется в то время, как ускоряются движения.
Разворот и снова удар. Шаг назад, отступая. Влево, вперед… Резкий выпад. Падающий поверженный враг… Быстрая смерть. Еще одна жертва для подземного бога Алланея.
Ларре Таррум никому не признается, что война пьянит его сильнее крепкого вина, дурманит больше, чем айвинский порошок из шлисской колючки, и только жаркая битва способна распылить его дух и унять снежную вьюгу, засевшую в сердце. Ведь живя спокойно, не ведая кровопролитных сражений, кобринец чувствует себя покинуто и одиноко, и ни один человек не способен унять его неукротимое, мятежное беспокойство, и ни одна женщина не согревает его в постели, даря жар своего тела.