Рядом слышится жалкий скул. Они оборачиваются и видят исхудавшего, истощенного грязного пса. Волкодав подбегает к девушке, виляя хвостом, и вылизывает ее лицо и руки.
— Вернулся! — счастливо кричит она Ильясу. — Клык вернулся!
И мужчина чувствует, как по его телу разливается тепло. Он улыбается, видя ее радость. А затем принимается дальше колоть дрова.
А где-то в голове вдруг возникают слова старого друга…
— В Айвин, домой, хочешь вернуться?
— Да. Скоро удастся?
— Никогда.
— Умру?
— Не надейся так скоро. Но в Лиесе наконец ты обретешь душевный покой.
Ильяс понимает, что уже не сможет уехать из маленькой неприметной деревни Ваишено, в которую завел его путь. Разве сможет он оставить девушку, чья душа подобна жаркой айвинской пустыне?..
— Ларре! — раздается назойливый голос. — Ларре!
Он поворачивается на другой бок, не желая дальше слышать этот неприятный звук.
— Ларре, вставай!
Норт нехотя распахивает глаза.
— Нам нужно идти. Немедленно! Берг послал подкрепление… Это ловушка. Нам необходимо быстрей уходить.
Таррум недоуменно смотрит на лицо мужчины, нависающего над ним и закрывающего своей громоздкой фигурой ясное небо. Не сразу он узнает в этом чумазом, покрытом слоем грязи, копоти и запекшейся крови человеке своего друга, Лени Бидрижа.
— Поднимайся, давай, вйан тебя раздери! — ропщет муж Асии.
В висках у Ларре стучит. Любой звук отдает в ушах громким эхом. Перед глазами все шатается, растекается, будто акварельная краска по мокрой бумаге. А тело все тяжелое, непослушное, ватное.
Он удивленно озирается вокруг. Кровь лежит всюду, подобно осенним ярким листьям, и нигде нет даже маленького светлого пятна, клочка чистой и нетронутой земли. Видит тела, усеивающие ее, словно упавшие зрелые яблоки. Мертвецы страшны, и несет от них так, что из глаз от резкого запаха брызгают слезы. Кое-где поспевают полакомиться уже первые падальщики — вездесущие грифы.
Таррум подносит руку к лицу, пытаясь стереть с него застывшую, будто краску, сухую кровь. Осознание приходит к нему не сразу.
— Меня же ранили, Лени! — ошеломленно восклицает он.
— Глупости! — журит его друг. — На тебе ни царапины нет. Идем же!
Ларре поднимается, шатаясь и ощущая противную слабость. Недоуменно хмурится:
— Но я же почувствовал… Меня ранили. В спину.
— Нет. Тебе показалось. Ты потерял сознание.
Разве мог он упасть в обморок, будто кисейная, нежная барышня? Норт хорошо помнит тяжелый удар и внезапную, режущую огненную боль. Но не успевает все это обдумать потому, как Бидриж тянет его за собой.
— Нельзя, чтобы нас увидели, — предупреждает Лени.
Он не ведет — тащит Таррума за собой, не давая тому остановиться или упасть от накатывающей внезапно слабости. Кожа на спине Ларре жжет и зудит, словно от старого шрама, но нет даже легкой, будто мерещащейся, боли.
— Постарайся быстрее идти. Они думают, что здесь всех добили, но скоро двинутся обратно. Знают, куда выжившие кинутся…
Они спешиваются. Хватают лошадей, — чужих, — и стараются как можно быстрее скрыться с места сражениях. Когда звери под ними устают, они делают привал у старицы реки, давая животным напиться.
— Это была бойня, Ларре, — устало рассказывает друг. — Мы чудом спаслись. Хорошо, что тебя бергцы среди тел не приметили. Повезло… не убили.
— Как тебя только пропустили?
— Я живучий, — слабая улыбка трогает губы Лени. — Ты знаешь.
И норт Бидриж не врет: пущенная в него стрела проскочит, едва задев тело, а кенар не коснется, оставив разящую рану. Ему всегда везло, сколько Таррум с ним знаком. Но только сейчас Ларре думает, как все это странно.
— Почему ты жив, Лени? — невольно соскальзывает с языка вопрос. Друг смеется, но как-то натянуто, холодно.
— Предпочел бы, чтобы я умер?
— Нет. Но оттуда живым выйти как трудно было…
— Прядильщица судеб любит меня, — шутя, хвалится Бидриж.
— Да, — соглашается Ларре. А сам думает, думает… И тот удар в спину все покоя ему не дает.
— Как же есть хочется! Сейчас бы сочной оленины… — мечтательно произносит Лени.
— Они не могли не заметить, что ты жив, — настаивает на своем его друг.