Он опускается на землю так, что его неживые глаза смотрят прямо в мои волчьи, желтые, наполненные болью. И я не могу даже шевельнуться, атаковать, чтобы он тоже познал это мерзкое чувство.
— Некоторые вещи, волчица, вы чуете лучше других, — будто выплевывает инквизитор признание. — Ларре Таррум использует некую силу. Он долго и тщательно ее скрывал, но нам все равно удалось ощутить отголосок некого колдовства, легкий, как морской бриз. Но вот природу его… — протягивает Баллион, — мне хочется узнать.
Он касается моего лица ледяными пальцами, и мне хочется дернуться, чтобы смахнуть его назойливое, неприятное прикосновение. И заставляет смотреть в свои страшные глаза.
— Я спрашиваю тебя: кто такой Ларре Таррум?
— Иди к вйану, — ненавистно сплевываю я.
Баллион одаривает меня ужасающе-ласковой улыбкой, не обещающей добра. И бьет размашисто по лицу. Из глаз сыпятся искры…
— Я все равно узнаю, волчица. Я все равно узнаю…
Мой крик уносит подземное эхо, когда он снова заставляет меня чувствовать боль.
— А знаешь почему? Ларре Таррум придет за тобой.
Мне хочется сказать ему, что он неправ, указать на его непростительную ошибку. Но совсем скоро я проваливаюсь в спасительное забвенье, в котором нет инквизиторских катакомб, неживого света и прищуренных злых глаз.
Просто гостеприимная, готовая распахнуть для меня свои объятия тьма.
Когда Ларре вместе со своим другом, Лени Бидрижем, въезжают в Аркану над городом куполом шатра провисает непроглядно-черная ночь. Небо затянуто свинцовыми тучами, и не видно ни единой звезды. А тонкий лик молодой луны появляется лишь затем, чтобы снова исчезнуть за темными облаками, зловеще нависающими над столицей.
— Командующий стражи недавно проигрался мне в баккара. Так что нас пропустят даже ночью, — хвалится Лени, подгоняя свою кобылу.
Они минуют городские ворота и проникают сразу во власть пустующих улиц. С наступлением сумерек жители Арканы теряют всякое желание покидать свои дома, не без основания опасаясь лихих людей и фасциев, не чурающихся тьмы. Норт тоже предусмотрительно не выпускает из вида скользящие по мостовой серые тени, когда вместе с приятелем направляется к своему поместью. Войны научили Ларре ждать вероломного нападения из-за спины, не полагаясь на милость и честность противника. А Аркана никогда не была миролюбивым городом. Даже в столице империи ночи не бывают спокойными.
— Стой, — с тревогой окликает его Бидриж. Он озирается, сжимая на шее кулон — почти точную копию того, что был у Таррума. Камень едва заметно трепещет, подрагивает в руках Лени. Полагаясь на чутье своего друга, Ларре решает замереть, но все же уточняет:
— Что случилось?
— Камень… неспокоен, — с волнением в голосе отвечает Лени.
— Как это понимать?
— Возможно, рядом инквизиторы.
Любой кобринец знает, что карателей нужно обходить стороной. Даже если не способен на самое слабое колдовство и не таишь от их взора в своем доме никаких магических амулетов. А иные жители империи опасаются глядеть фасциям в глаза, страшась проклятия, которым, по суевериям, они могут в ответ одарить.
— Они в твоем доме, Ларре, — поняв, произносит Бидриж. Его голос дрожит.
— Уходим, — мгновенно отзывается Таррум.
И они исчезают, скрываясь в тени городских улиц. Постоянно оглядываются назад, ожидая преследования, но за ними никого нет: мужчинам повезло быстро заметить опасность.
Копыта их лошадей кобринской чепрачной масти мерно стучат по мостовой. К дому Бидрижа оба подъезжают уже с осторожностью, но едва они подступают, хозяин черного кулона подает Ларре знак возвращаться. Оказавшись далеко от своих владений, Лени говорит другу:
— Да что ж это такое! Везде они нас достали.
— Куда теперь?
— Помнишь, я рассказывал тебе про командующего городской стражи?
— Было дело, — кивает Таррум.
— Он проигрался мне в баккара. Долг… достаточно большой.
— Настолько велик, что он будет готов спрятать тех, кого разыскивает инквизиция? — догадывается Ларре.
— Я надеюсь, — кивает Бидриж и оказывается справ: командующий соглашается принять у себя беглецов.
Гнев Ларре столь велик, что от него трещит и накаляется воздух. Даже его друг, Лени, в опаске пятится назад, не рискуя заглядывать в сумрачно-серые рассерженные глаза.