Собаки в деревне поднимают вой, когда чуют меня. Облаивают, но не подходят близко, лишь огрызаются, — боятся. Я рычу, и они поджимают хвосты, жалобно скуля. Чувствуют во мне даану.
— Всех распугала, — доносится до меня насмешливый, но в то же время укоризненный голос.
Я не могла бежать дальше, унюхав знакомый запах. Как не заглянуть?
— Сбежала? Или он отпустил?
Южная корица и молотый кардамон. Пустыня и палящее солнце. Горячий песок. Айвинец — Ильяс. Но в духе его тела в этот раз примешено что-то еще. Женщина, пахнущая пряностью осени и спелыми яблоками. Она рядом, и я почти ощущаю ее.
— У тебя шрамы, — сообщает мне человек.
«Я знаю», — хочу ответить ему. Они скользят по моему телу, служа напоминаньем о проведенном под землей времени, когда о солнце я могла только мечтать. Яркий луч, щекоча, касается моих глаз. Я жмурюсь и смыкаю веки.
Но тебе, Ильяс, не нужно ничего знать о фасциях. Свету стоит чураться тьмы. Мужчина молчит, и мы оба понимаем, что разговоры сейчас ни к чему.
Ясное небо застилает облако, и тень от него скользит по земле, подбираясь к моим лапам. Я лежу на молодой, еще низкой и несмятой траве и слушаю шум мягкого ветра, с нежностью перебирающего на загривке жесткую шерсть.
Лес звучит спокойствием. Безмятежность проливается по моим венам, наполняя меня стойкой уверенностью, что когда-то задуманное мною удастся осуществить.
Где-то вдали кричит, что драная кошка, красавица-иволга, а рядом раздается обычная для Лиеса трель зяблика. Песнь свистит, перекатывается и заканчивается звучным росчерком. Шелестят тонкие листья, и скрипят стволы могучих деревьев.
На меня накатывает дремота. Просыпаюсь от того, что не ветер, а чьи-то настырные руки касаются моей шерсти. Я рычу, борясь с желанием разорвать их на клочки. Ильяс смеется, и убирает свои ладони от меня прочь.
— Понял-понял, — примирительно говорит мужчина.
Мне кажется, он догадывается, что я задумала, хоть и не подает вида. Когда я поднимаюсь, человек сразу понимает, что я ухожу. Возможно, мы никогда не увидимся больше.
— Лия, береги себя, — просит меня айвинец. Всегда…
Он смотрит мне в след. Я оборачиваюсь и вижу, как пустынник за плечи обнимает мне незнакомую девушку. Корица и яблоки… Солнце и золото…
— Здесь был волк? — доносится до меня удивленный голос.
— Нет, — Ильяс тепло улыбается. — Даану…
На лбу женщины появляется складка. А я ухожу и сворачиваю туда, куда и не думала никогда заглянуть. В то место, где помнят вещи, о которых иные предпочитают забыть, рассказывают вечерами древние легенды, чтят волшебство и старых богов.
Лес впереди становится все гуще. Чем меньше света просачивается сквозь мозаику листьев, тем ближе я к княжеству, откуда восходит род Ларре.
А в Виллендии стоит не весна — вечное колдовское лето. Там, где живут ведьмы, зимы не бывает. Но к вечеру меня настигает непогода. Над чащей смыкаются рваные клочья грязно-сизых облаков. Начинают беспокойно свистеть на ветру широкие листья, раскачиваться тяжелые дубовые ветви. Где-то рядом гулко шумит вода: река, неуемная и тревожная, исступленно бьется об острые камни.
На поляне, поросшей медуницей, растет стройная лещина, а в тени от ее ветвей прячутся блестящие, темные оливиновые листья-сердца копытня. Всюду видны длинные, с опахалом белых волосков стебли осок.
Начинается гроза — по-летнему неожиданная и теплая. Вода стекает по моей морде, и неприятно застилает глаза.
Старый покосившийся дом выглядит так, будто готов вот-вот развалиться. Но это не так. Я-то знаю, что он продержится еще долго, приняв под свою крышу еще немало путников, сбегающих от невзгод. А в нем меня давно ждет ведьма. Ягши… И горячий пряный чай.
Я захожу внутрь.
Единственное окошко в комнате совсем маленькое, крошечное, не способное пропускать внутрь свет. Прореху в нем закрывает бычий пузырь — кусок слюды, пусть небольшой, дорого стоит. Старуха захлопывает старые ставни. Тяжелые капли неистово бьются и глухо стучат снаружи, но им никак не удается проникнуть внутрь жилища.
Хозяйка не оборачивается ко мне — внимательно слушает, что воспевает в лесу дождь.
— Говорят, будто Даждь был сыном подземного властелина… — мягко произношу я.
От моих слов ведьма будто пробуждается ото сна, в который погрузило ее ненастье.