А напоследок шлепка дала. Откатился от нее Ивашка кубарем, кричит:
С голоду уморить хочешь, да? Утоплю-усь пойду!
А Медведица и говорит:
Топись, леший косматый, топись, душегубец! Я без тебя хоть вздохну свободно. Совсем ты меня умаял.
Надрал Ивашка лыка, сел под березой, веревку вьет, попугивает :
Ох, мать, в тихой воде омуты глубокие. Гляди — удавку вью.
Вей, вей, сыночек, да покрепче — не оборвалась чтоб.
Свил Ивашка веревку, нашел камень, привязал к шее. Говорит:
Смотри, мать, камень уже привязал.
Привязывай, сынок, привязывай да потуже — не отвязалась чтоб.
Повернулся Ивашка и покосолапил к реке. Веревка длинная, камень по коленкам колотит, а Ивашка шажки все короче, короче делает. Остановился у воды, кричит через правое плечо:
Смотри, мать, пришел. Сейчас топиться буду.
А Медведица сидит у берлоги, приговаривает:
Топись, сынок, топись. Вода-то сегодня теплая, приятная, в такой только и топиться.
Забрел Ивашка по колено в воду, поднял над головой камень:
Смотри, мать, брошу сейчас, и не будет у тебя Ивашки.
Бросай, сынок, бросай, не томи себя.
Осторожно опустил камень Ивашка. Нос под воду спрятал, сам весь снаружи остался. И на мать украдкой поглядывает.
Вскочила тогда Медведица, схватила Ивашку за загривок и ну в речку окунать, приговаривать:
Топись, леший косматый, топись, мучитель.
Да вглубь его, вглубь тащит1
Ой! Тону-у, — взревел Ивашка и — буль-буль! — пустил пузыри.
Вынырнул, кричит суматошливо:
Ой, совсем утонул! — и — буль-буль! — опять пузыри пустил.
А Медведица знай окунает его. И так наокунала, что Ивашка еле до берлоги добрался. И полдня на завалинке икал, приходил в себя.
И что вы думаете? С этого времени всякая охота у него топиться пропала. И капризничать перестал.
КАК ОДУВАНЧИК СТАЛ СОЛНЦЕМ
На пригорке, весь в беленьких парашютиках, подрагивал на ночном ветерке Одуванчик. Над ним среди звезд, сидя на облаках, плыла куда-то Луна. Одуванчик крикнул ей снизу:
Ты куда это собралась, Луна?
В Страну Света, — ответила она ему. — Я хочу стать яркой, как солнце, и такой же теплой. Жди меня, я взойду с востока.
Она опустилась за горизонт, и туда же, за горизонт, потекли с земли сумерки. Небо посветлело, и в нем, светлом, угасли звезды. Вышла из-за горизонта Зорька и сказала:
Сейчас взойдет солнце.
Одуванчик был уверен, что это будет Луна. Она захотела стать солнцем и стала им. Наверное, в Стране Света, куда она ушла, каждый может стать солнцем, если захочет. А почему бы и ему, Одуванчику, не испытать счастья?
И Одуванчик воскликнул, встряхивая пушистой головкой :
Неси меня, Ветер, в Страну Света. Я тоже хочу стать солнцем.
Хорошо, — согласился Ветер. — Только ты закрой глаза, потому что в Стране Света очень ярко и ты можешь ослепнуть.
Одуванчик сделал так, как велел Ветер, и тут же почувствовал, что поднимается кверху. Через минуту он уже думал: «Я, наверное, лечу уже под самым небом. Еще мгновение, и я коснусь его».
Потом он приземлился, уверенный, что Ветер принес его в Страну Света, и стал ждать, когда его начнут Превращать в солнце.
Был дождь. Много дождей. Кто-то ходил поблизости, блеял по-овечьи и щипал пожухлую траву. Кто-то наступил на его семечко-сердце и вдавил в землю. Но даже в эту страшную минуту Одуванчик помнил завет Ветра — не смотреть. И не смотрел.
«Наверное, всегда бывает больно, когда превращаешься в солнце, — подумал Одуванчик и сдержался, не закричал от боли.
Вскоре зима прикрыла его высокими снегами и он уснул. Проснулся Одуванчик уже весной. Проснулся от шороха и бульканья. Прислушался и понял, что это шуршит, оседая, снег, а булькают, пробираясь к оврагу, ручейки. Они спешили, подгоняли друг друга:
Скорее, скорее! Как бы не опоздать...
Снега уходили, солнца становилось больше. Одуванчик отогрелся, пустил в землю корень и стал расти.
«Наверное, теперь мне уже можно смотреть», — подумал он и раскрыл свой глазок. От сердечка его во все стороны брызнули желтые лепестки-лучики.
К Одуванчику бежали ребятишки и кричали:
Смотрите, он похож на солнышко!
Одуванчик смотрел на них снизу вверх и улыбался. Ему хотелось сказать им: «Каждый может стать маленьким солнцем, если отправится в Страну Света...» Но он не знал, как ребятам сказать об этом: они не знали языка цветов, а он не умел разговаривать на их языке. И потому он молча глядел на них и улыбался.