ГДЕ ЗДОРОВЬЕ МЕДВЕЖЬЕ
Услышал медвежонок Афоня, что здоровье в жизни всего дороже, и стал беречь его. Придут, бывало, к нему товарищи, зовут в рощу по деревьям лазать, в вороньи гнезда заглядывать. Уговаривают:
Идем, Афоня.
А он отмахивается, отнекивается:
Нет, я не пойду. Еще сорвешься, сломаешь шею. Здоровье беречь надо. Его потерять легко, а поправить ух тяжело как.
Совсем как старичок рассуждал медвежонок. Послушают его, бывало, товарищи, покачают головами и идут без него гнезда проверять.
Глядит он на них издали и ворчит:
Не бережетесь, спохватитесь потом, да поздно будет.
А медвежата налазаются по деревьям досыта, животы
перецарапают, а веселы. Бороться на поляну придут и Афоню зовут с собой:
Идем, Афоня, поборемся, покувыркаемся в траве зеленой.
— Зачем мне это? У меня сила не чужая, чтобы я ее на кувыркание тратил. Сила — это здоровье. Не убережешь ее — спокаешься. Понадобится она тебе в нужный час, а ты ее уже истратил, нет ее у тебя.
Послушают его, бывало, товарищи, покачают головами, ну совсем как старичок рассуждает Афоня, и идут без него на поляну. Наборются, накувыркаются. Пар от них валит. Зовут Афоню:
Идем, Афоня, купаться на речку.
Разбегутся и бултых с берега в воду. Стоит медвежонок у речки, топчется, разными страхами их пугает:
Вот схватите насморк или того хуже — лихорадку болотную, постучите зубами-то, пощелкаете. Не бережетесь.
А медвежата барахтаются в воде, фыркают, брызгаются. И росли они здоровыми, толстощекими, резвыми. А Афоня хилым рос. И хлипким вырос. Ходит по лесу тень-теныо. Чуть обдует залетный ветерок, и уже чихает, за тощенькую грудь хватается.
Нет здоровья, не уберег, проглядел где-то, ушло.
А медведи, товарищи его, говорят:
Не здоровье ты не уберег, а от здоровья уберегся. Шло оно к тебе, да ты его взять не захотел. Здоровье твое на деревьях осталось, на которые ты не залез. Осталось оно на полянах, по которым ты не бегал. Здоровье твое утонуло в речке, в которой ты не купался.
И качнет он в ответ головой:
И-их вы! Все шутите. Конечно, вы здоровые, вам что не шутить, а я чуть хожу. Мне даже разговаривать с вами, и то труд.
И идет к себе в берлогу — хилый, кожа да кости. Совсем на медведя не похожий.
КАК ГРАЧАТА ПОЛЕ ДЕЛИЛИ
Прилетели два грачонка на колхозное поле червей клевать, как раз в это время трактор его пахал. Пристроились за ним грачата, идут по свежей борозде, поклевывают. Вдруг один из них, с белым пятнышком на лбу, и говорит:
Э, так дело не пойдет. Ты вон уже куда утопал. Я за тобой не поспеваю. Ты чаще меня клювом взмахиваешь, больше клюешь. Давай делиться.
Делиться так делиться, — сказал грачонок без белого пятнышка на лбу и начал шагами поле вымеривать. — Раз, два, три... Это будет твоя полоса, а это — раз, два, три — моя.
Ишь ты какой хитрый, — сказал грачонок с белым пятнышком на лбу. — Обмануть меня хочешь. Я смотрел за тобой. Ты мне маленькими шажками отмеривал, а себе шажищами.
Отмеряй тогда сам.
И отмерю, — сказал грачонок с белым пятнышком на лбу и давай мерить. — Раз, два, три — на этой делянке ты ешь, а на этой я буду — ра-аз, два-а...
Погоди-ка, погоди, — остановил его грачонок без пятнышка на лбу. — Ты что же это? Если мне, так по совести шагал, а если себе — прыгать начал. У меня глаз точный, я все вижу.
И грачата поссорились. Отхлопали друг друга крыльями по щекам, уморились. Сидят, тяжело дышат, отдыхают. Один из них, тот, что с белым пятнышком на лбу, и говорит:
Раз мы не можем с тобой поделиться, давай так сделаем : сегодня ты будешь хозяином всего поля, а завтра — я. Сегодня я буду твоим гостем, а завтра ты ко мне в гости придешь.
Давай, — согласился было грачонок без пятнышка на лбу, но тут же спохватился: — Ну до чего же ты хитрый, а! И тут меня оплутовать умыслил. К завтрашнему дню пашни в три раза больше станет, чем сейчас: трактор-то вон как пашет, на третьей скорости валит, и, значит, твое поле в три раз шире моего будет, и ты в три раза щедрее меня встретишь. Так дело не пойдет.
И грачата опять поссорились. Нахлопали еще раз друг друга крыльями по щекам со всей щедростью, сидят, отдыхают, в себя приходят. Отдышались немного, один из них, тот, что без пятнышка на лбу, и говорит:
Послушай, а пусть это поле будет не нашим — и не твоим, и не моим, а тракториста, который пашет его, а мы