В Мортенхэйме.
Луиза собирает вещи. Точнее, Луизе собирают вещи, горничные мечутся между шкафами и сундуками, а герцогиня де Мортен командует:
— Нет. Это я не беру. Это складываем. Это сюда.
В углу, кажется, в самом темном, который только можно себе представить, стоит Хлоя. Она плачет, лицо ее залито слезами:
— Мамочка, не уезжай. Пожалуйста, не уезжай… — шепчет она.
Луиза оборачивается к ней.
— Я больше никогда не хочу видеть твоего отца, Хлоя! Ты меня поняла?!
В углу становится еще темнее, особенно когда Луиза отворачивается. Этот темный угол даже мне кажется настолько пугающим, отталкивающим, мерзким (хотя я повидал слишком многое, чтобы бояться темных углов), что мне приходится сделать над собой усилие, чтобы шагнуть к нему. Странное дело: я никогда не испытывал проблем при перемещении во снах, но сейчас меня словно сдавливает тисками со всех сторон. Давит, царапает когтями, волочет назад. Каждый шаг дается с таким трудом, словно я увязаю в болоте.
Такое действительно бывает во снах, только не со мной!
Я управляю ими так же, как управляю пальцами на своей руке или поворотом головы туда, куда хочу посмотреть. Но не сейчас.
Еще шаг — и я упираюсь в невидимую стену. Она прозрачная, но не дает мне двигаться. Назад — пожалуйста, только не вперед, не к девочке. Почему я выбрал ее?!
Хлою…
Я должен быть сейчас с Шарлоттой. В ее сне. Мне надо уходить.
И я почти ухожу, когда понимаю, что эти мысли… чужие. Я словно себе не принадлежу или почти не принадлежу.
— Хлоя, — говорю я, — Хлоя, ты спишь. Ты это понимаешь?!
Мне требуется вся моя магия, чтобы удержаться, и вся моя магия, чтобы достучаться до нее.
— Хлоя. Хлоя. Хлоя! Хлоя!
Не представляю, сколько проходит времени, когда девочка вообще меня замечает. Она поворачивает ко мне голову, глаза ее расширяются.
— Это всего лишь сон, — резко выдыхаю я. — Ты можешь вернуться в любое время. Просн…
Договорить я не успеваю: в грудь ударяет черный сгусток такой силы, что слова вылетают из груди вместе с дыханием. Меня выбрасывает из сна, но я успеваю увидеть огромную черную тень, вырастающую из угла, в который забилась дочка де Мортена. Эта черная тень похожа на тьму, с которой я живу всю свою жизнь, и она разрастается, грозя заполнить меня целиком.
В себя я прихожу от того, что мне в лицо льется ледяная вода.
То, что я лежу на ковре прямо в гостиной, становится понятно, когда на фоне люстры и потолка маячат лица Терезы и Анри.
— Что? — хрипло спрашивает брат. — Что там такое, Эрик?!
Для верности он еще и встряхивает меня за плечи, резко приподнимая над полом.
— Я сейчас испорчу твою графскую рубашку, — говорю я. — Не представляю, что там такое. Эта гадость похожа на тьму. И она очень сильная.
— Насколько?! — Это уже Тереза.
— Настолько, что меня уложила на пол. — Я все-таки принимаю руку брата, чтобы подняться.
Пытаюсь сопоставить факты. Снова и снова прокручиваю увиденное.
Маленькая девочка.
Мать уходит от отца, говорит, что не хочет никогда его больше видеть.
Что это такое, если не…
— Страх.
Глава 11
Тереза
— Страх? — переспрашивает Анри.
— Страх, — повторяет Эрик. — То, что нас пугает. То, чего мы боимся.
— Ты знаешь такое заклятие?
— Нет. — Он качает головой.
Я тоже не знаю. Но если этого не знает даже он… Это явно что-то из разряда запрещенных, потому что воздействует на сознание человека. Обычно большинство таких заклинаний шли из Темных времен или от мааджари (а чаще всего, от мааджари переходили в Темные времена), но я не могу вспомнить ничего такого. Ничего похожего, даже отдаленно…
— Элленари?
Я поворачиваюсь к Анри.
— Элленари?! При чем тут они?!
— Это не лишено смысла, — говорит Эрик. — Твоя сестренка слишком многим перешла дорогу в Аурихэйме.
Лавиния?! Но она же…
— В частности, тому, кто собирался уничтожить мир, чтобы завладеть остальными.
— Золтер мертв.
Эрик приподнимает бровь и уголок губ, просто воплощение скепсиса.
— Все, что поглотила Пустота, чисто теоретически она может выплюнуть назад.
— Нам сейчас не до теорий! — рычит Анри.
— Ну прости. У тебя есть идеи получше?
— То, что ты озвучил — идея?!
— Лавинию проще всего зацепить через нас. Точнее, через вас — Винсент, Луиза, вы — ее семья. К ней и к Льеру достаточно сложно подобраться.