«Сельсовет Мухтар» лишился покоя. Без устали днем и ночью он справлялся везде и всюду, расспрашивал всех, кто последним видел Адама; звонил во все места, где мог бы появиться парикмахер, — ответ был один: «Не появлялся!» Наконец Мухтар обзвонил аулы, через которые проходит путь вниз, на равнину... Однако и тут отвечали: «Нет, через наши аулы горбун не проходил». Но волнение председателя сельсовета и странные слухи возбудили любопытство всего района: то и дело по телефону спрашивали, кто еще потерялся в Шубуруме и что там поделывает снежный человек. Спрашивали и смеялись.
Вот и сейчас «сельсовет Мухтар» раздраженно сказал: «Обращайтесь к нашему ветеринару Хамзату за всеми справками о каптаре. Да, да, к ветеринару!» — и повесил трубку.
— Проклятье! Скоро весь Дагестан будет смеяться...
Чамсулла беспокойно ходит взад и вперед по комнате, заложив за спину руки.
— А, шайтан! Мужчины мы или не мужчины? — возмущенно отозвался он. — Как-никак носим папахи... Что за народ! Нельзя же верить всякой чепухе...
— Верить не верить — по твоей части. Скажут: «Плохо поставлена партийная работа в ауле Шубурум». Тебе и отвечать... Меня другое волнует: с Адамом дело дрянь. Что будем делать?
— Не знаю.
— А кто знает, товарищ парторг?
— Не знаю.
— Гм. Как думаешь, неужели мог Хажи-Бекир убить Адама?
— Не знаю.
— Да что ты заладил, как ворона: карр, карр! А что ж ты знаешь, Чамсулла?
— Знаю, что, если б мы настояли на переселении, не было бы всей этой дряни...
— Во-во! А кто тебе говорил: не возись, не уговаривай стариков, решай сразу; понадобится — выселяй силком. Принуждай по-отечески, как ребенка принуждают есть кашу...
— С ума сошел, «сельсовет»? Людей надо убеждать, а не принуждать.
— Вот и доубеждались! Скорей они тебя убедят, что есть на свете снежные люди... А, да шайтан с ними, с каптарами! Что будем делать с могильщиком? Может, сообщить в прокуратуру? А? Пусть расследуют...
— А ты говорил с Хажи-Бекиром?
— Что ж говорить, все равно не скажет: «Вяжите меня, я убил!»
— Э, нет, «сельсовет»! Сам, выходит, не убежден, а хочешь ткнуть в человека пальцем: берите его за решетку! А ты сперва сам убедись, поговори, расспроси, приглядись...
— Не люблю я этого тунеядца, — проворчал Мухтар. — Молодой, здоровяк, быка свалит, а питается, как ворон, падалью...
— Эй, Мухтар, опомнись! — возмутился Чамсулла. — Это не падаль, а твои односельчане, уважаемые граждане.
— Ну да, ну да, правильно: уважаемые покойники. Ну, не тунеядец — могильщик... Искендер, ты здесь? — крикнул Мухтар.
— Тут я, — отозвался из соседней комнаты секретарь сельсовета.
— Вызови завтра ко мне Хажи-Бекира, могильщика...
И все-таки им не хотелось верить, что в Шубуруме совершено убийство. Черным пятном легло бы оно на весь аул, и сурово спросили бы с них, руководителей: мол, ослабили борьбу с пережитками, с привычкой хвататься за кинжалы, ну и все прочее...
А с другой стороны, почему так удручен Хажи-Бекир? Отчего с каждым днем он делается бледнее, рассеяннее, ходит, как тень, и теперь от него, говорят, труднее добиться слова, чем от каменного надгробия. Словно бы точит его раскаяние...
Неделю назад Мухтар и Чамсулла поручили Кара-Хартуму обшарить соседние обрывы, пропасти, скалы, ущелья, берега рек: не найдется ли следов убийства или несчастья. Ведь потерялся не баран, не буйвол, а человек! И Кара-Хартум ищет...
А тут еще Хева! Странная женщина: теперь она каждый день приходит в сельсовет справляться об Адаме, будто он был ее настоящим и давним мужем. Хеву глубоко поразило исчезновение Адама. «Неужели он убил его? Неужели бросил в пропасть или задушил? — думала она в тревоге. — За что? Сам же был виноват! Неужели этот человек оказался способным на такое злодейство? А чего хорошего ждать от могильщика?! И я до сих пор жила с подобным зверем!» В душе Хева все время укоряла, винила себя, что в ту ночь отвергла мольбы несчастного Адама бежать с ним из аула... Значит, и она толкнула его навстречу смерти... А между тем только с Адамом она впервые почувствовала себя свободно и легко, почувствовала себя человеком; даже пробовала мечтать!.. Мечтать — это же самый драгоценный дар на земле! И теперь он был в руках у Хевы.
Наконец в Шубурум нагрянула и самая старшая из семи сестер беды.
За Шайтан-перевалом... Да, за тем самым, где много лет назад у родника встретились Али-Хужа и Хужа-Али и присели подкрепиться; они макали черствый хлеб в воду, ели и разговаривали. «Скажи откровенно, — спросил Хужа-Али, — что бы ты сделал, если б тебя избрали правителем всего Дагестана? А?» — «Меня? — улыбнулся Али-Хужа. — Конечно, если бы... Я бы этот хлеб тогда не в воду макал, а в мед!.. Ну, а ты?» Крепко задумался Хужа-Али, а потом недовольно проворчал: «А что мне остается делать, когда все лучшее ты берешь себе?!» Так вот, за этим Шайтан-перевалом грозные обвалы в нескольких местах разрушили единственную проезжую дорогу, что связывала Шубурум с остальным миром. Ну и, конечно, суеверные шубурумцы приписали обвалы озорству снежного человека. Впрочем, не в слухах и сказках была беда. Перестали привозить товары в сельмаг — и прежде всего керосин, которого, как известно, в Шубуруме еще не добывают; не стало в ауле ни конфет, ни сахара, ни геджухского вина, ни табаку, что больше всего огорчило почтенных людей, не выпускавших трубки изо рта.
НА ШАЙТАН-ПЕРЕВАЛЕ
Тучи, шевелясь и толкаясь, как серые овечьи отары, сползли в ущелья и залегли там сырым непроглядным туманом. Только легкие облачка, длинные и белые, как девичий шарф горянки, то затмевают, то открывают солнце над Шубурумом. А вокруг в снежных чалмах высятся каменные бесстрастные великаны... Аул давно на ногах, люди собираются перед сложенным из красного кирпича (нарочно привезли снизу!) сельсоветом. В раскрытые окна слышны обрывки разговоров, треск пишущей машинки, телефонные звонки. У тех, кто собирается на площади, в руках лопаты, кирки, узелки, кувшины, и стоят они, как их отцы стояли на этой же площади с винтовками и узелками, ожидая, когда выйдет командир и поведет их, красных партизан, отбивать у белогвардейцев аул Маджалис...
Айшат в белом халате, живая, энергичная, краснощекая и черноглазая, осторожно пробирается среди людей к старику, что стоит, опершись на палку. Это Хужа-Али, дедушка Айшат, отец жены «сельсовета Мухтара». Прямо в руки передала ему Айшат узелок и глиняный кувшин.
— Деда, вот здесь немного хлеба и овечьего сыра, а в кувшине...
— Спасибо, спасибо, внучка! — радостно заголосил старик. — Пусть станет твоим мужем самый добрый человек на свете. Когда б ты знала, как я рад, что дожил до этих дней! Моя внучка — доктор!
Хужа-Али с гордостью и умилением смотрел на молодого врача.
— Зачем же при людях, деда... — зарделась Айшат.
— А при ком же, внучка, мне гордиться?! — удивился Хужа-Али. — В белом халате ты прямо ангел аллаха... А лекарство ты мне положила?
— Да.
— Сладкое или горькое?
— Сладкое.
— Да будет сладкой твоя жизнь, внучка! Хочешь, поищу тебе жениха?