— А ружье-то заряжено? — как бы между прочим спросил Хажи-Бекир.
— Вроде бы заряжал. А что?
— Если побегу, будешь стрелять?
— Да куда тебе бежать? Все равно от людей не убежишь. А убийце и среди людей как в тюрьме...
— Я не убийца.
— Так почему же ты здесь?
— Не знаю... А куда меня должны отправить?
— Куда следует.
— А куда следует?
— Это начальству лучше знать, я таких курсов не кончал.
Эта новость еще больше напугала могильщика: завезут куда-нибудь, откуда и дороги не сыщешь... Бежать, так уж сейчас!
— Эх, будь что будет! — сказал он вслух и сорвался с места, легко перекинулся через невысокий каменный забор недалеко от уборной, и, пока старик надзиратель возился с ружьем, которое так и не пожелало выстрелить — то ли патрон отсырел, то ли не было его вовсе, — Хажи-Бекир стремглав пустился к лесному склону. И пока надзиратель хромал к телефону, звонил о чрезвычайном этом происшествии, заключенный скрылся в лесу. Погоня оказалась тщетной. «Ага! — воскликнул следователь, узнав о побеге, — а еще говорил, мерзавец, что не убивал! Вот и признался... Ничего, долго он у нас не побегает!»
И Хажи-Бекир словно бы услышал: остановился, тяжело дыша, в густом лесу на подъеме к шубурумским высотам и почесал под бородой, которая с непривычки щекотала шею. «Опять, кажется, я что-то сделал не так, — хрипло сказал он. — Теперь уж и вовсе пойдут на меня охотой да облавой, что на волка... А, ладно, по крайней мере, на воле!»
Было холодно, было голодно, устал, измаялся Хажи-Бекир, но все же чувствовал себя почти счастливым: снова свободный человек и может идти, куда хочет! Но эта мысль недолго утешала его: вскоре наступила ночь, в ясном небе замерцали холодные звезды, похожие на светящиеся снежники. Хажи-Бекира охватил страх одиночества, страх беззащитного, который может и замерзнуть на таком холоде, и повстречать голодного сильного зверя... И могильщик все быстрее и быстрее бежал вперед, то спускаясь в ущелья, то поднимаясь на перевалы, как снежный человек, каптар, без роду и племени... «Каптар... А может, эти легендарные снежные люди просто такие же бродяги, как и я, — думал Хажи-Бекир, — скрылись от людских взоров и живут в снегах... Но чем же они питаются, эти каптары? На одном снеге долго не проживешь... А не они ли оставили в горных пещерах кучи турьих костей? Но как же снежные люди ловят этих чутких и гордых животных, чудесных существ, что не могут жить в одиночестве и всегда живут семьями. Да, все благородное живет в семье. И чем больше семья, тем спокойнее жить, тем увереннее держат себя члены семьи, тем легче бороться».
Хажи-Бекир поспешно шел и удивлялся своим мыслям: откуда, мол, такая философия? Ведь прежде он думал только о покойниках да каменных надгробиях!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ИЗ СЛОВ НЕ СВАРИШЬ ПЛОВ
Так уж заведено нынче, что все кому не лень чернят служителей мечети, которые, мол, сеют в человеческих душах страх и суеверия, отрешенность от мира и покорность судьбе. Какими только словами не клеймят их лекторы на лекциях, писатели в книгах, журналисты в газетах! Но чем же виновата эта горстка людей? Не тем ли, что эти святые самозванцы обирают легковерных и дураков? Однако и мышь старается полегче добыть хлеб свой насущный. По-моему, здесь не столько вина «святых» служителей мечети (я беру в кавычки это слово, потому что они такие же святые, как и мы с тобой), сколько тех простодушных людей, которые им доверяют и охотно слушают любые сказки о шейхах и чудесах. Ну, вот пример: вы знаете, что случилось с ослицей Хужа-Али, которую он убил за безнравственность возле аула Мин-Мубарак, после смерти? Нет, не на том свете, а на этом, на земле Дагестана. Я так и думал, что не знаете: такие чудеса случаются только у нас в горах, да и то не часто... Нашелся сообразительный малый по имени Супи-Дауд, про которого говорят, что ему нельзя подать руку, если на ней есть перстень: мгновенно стащит камень! Так вот, этот находчивый человек закопал ослицу у дороги на холме и водрузил шест с белым флажком, вырыл рядом землянку для себя, взял в руки янтарные четки и стал жить, как аскет, объявив ослицу святой! Если б об этом узнал Хужа-Али, он, наверное, тем же кинжалом проломил череп и Супи-Дауду; но, к радости новоявленного шейха, Хужа-Али как сквозь землю провалился...
Скоро слух о святой могиле прошел по всей округе, и к ней стали стекаться верующие, надеясь вымолить себе разные земные и небесные блага. Супи-Дауд не мешал им: сидел поодаль и перебирал четки, а к его ногам складывали садака — приношения... И вскоре Супи-Дауд построил в ауле саклю из тесаного камня, приоделся, приобулся, развелся со старой женой, взял себе молодую... Словом, поступил, как поступили бы и его прихожане.
И вдруг обо всем этом появилась заметка в газете: какой-то молодой селькор рассказывал обо всем с негодованием и гневом. «А что же Супи-Дауд?» — спросите вы. Супи-Дауд не отрицал, только, говорят, пожал плечами и произнес: «Неужели им жалко для человека даже дохлой ослицы? Падаль, а кормит же меня!»
«А как же отнеслись ко всему этому молящиеся?» — можете спросить вы. Нет, они не поверили ни одному слову, напечатанному в газете, еще больше убедились в святости могилы и заявили, что селькор оклеветал бедного шейха Супи-Дауда...
Нет, по-моему, мы все-таки не с той стороны подгоняем осла!
Если есть на свете дураки и есть пройдохи, которые их дурачат, то и пусть взаимно развлекаются, пока не поумнеют. Вы можете возразить, что, мол, это опасная болезнь и зараза может распространиться. Нет, скажу я, это всего только прыщик на здоровом теле, из которого можно двумя ногтями выдавить всю суть. Но, может быть, у безбожников есть тот же неписаный закон, что у лудильщиков? Ведь, покрывая полудой медную посуду, мастер всегда в незаметном месте оставит незащищенную медь: нельзя же создавать вечную посуду! Иначе дети лудильщиков пойдут по миру с протянутой рукой.
Услыхав о святой могиле ослицы, правоверные мужи Шубурума пришли в ярость: как же так, ведь Шубурум издавна ближе к аллаху и благочестивее! Если в ауле Мин-Мубарак ослицу объявили святой, то почему б не объявить святой могилу сельского парикмахера, первого члена Союза безбожников (а вы не забыли, что магометане всегда были против бога?!), старого члена ДОСААФ Адама, павшего жертвой этого зверя, могильщика Хажи-Бекира, который все еще находится под следствием... Нет, нет, простите, как раз сегодня сообщили в сельсовет, что Хажи-Бекир бежал из тюрьмы.
В самом деле, подумайте-ка хорошенько: чем могила ослицы лучше могилы Адама? Адам все же прямой наследник нашего первого предка на этой грешной земле! Ну, разве не правы шубурумцы?
И как на крыльях ветра, разнесся слух от ледников Базар-Дюзи, Дюльти-Дага до Шалбуз-Дага, к ликованию правоверных шубурумцев сразу померкла слава святой ослицы, а толпы паломников потянулись в Шубурум. Приношения верующих как снег на голову посыпались в саклю, где жила молодая вдова Адама. Хева не пожелала отказываться от добра, да к тому же и сама поверила в святость Адама: уж если такой хороший человек не святой, то кому же и быть святым!
Но смятение в Шубуруме возросло еще больше: паломники, святая могила вызывали гордость и желание остаться в Шубуруме, но ежедневные вопли каптара и его странные выходки — у кого-то с веранды украли баранью тушу, у другого прямо со двора выгнали корову и утром нашли от нее только рога и копыта, а там чуть не утащили из люльки ребенка — побуждали людей последовать примеру мудрого Хужа-Али...
В сельсовете собрались активисты: надо было окончательно решать, что делать; из района стали уже поступать худые вести, что там недовольны бездействием активистов Шубурума; Чамсуллу вызывали в райком и предложили положить конец всем этим безобразиям: каптарам, святым могилам, паломничеству и прочему. Ну да, дорогу уже расчистили от завалов, вы разве не знали? Но сделали это не шубурумцы, а специальная партия дорожных рабочих с машинами, которую, потеряв терпение, послали из Махачкалы. Как говорится, из слов не сваришь плов, настала пора действовать! На этом совещании присутствовал и корреспондент Касум, который все чаще и чаще повторял теперь свою любимую поговорку: «Узнаю тебя, край чудес!» Очень нравилось ему сидеть на гудекане и беседовать с Али-Хужой, который очень тосковал без Хужа-Али... Ну, а сам Касум, с тех пор, как живет в сакле Мухтара и ежедневно видит Айшат, стал отчего-то худеть и даже помрачнел. Вот и сейчас он сказал с отчаянной решимостью, словно бросаясь в атаку: