— Смотрите, — сказал вдруг Чани, подойдя к окну.
Дождь прекратился, туман рассеялся, и улица казалась непривычно чистой и длинной. Хани, встав рядом с братом, толчком распахнул створку и выглянул наружу. Улицу заполнили люди. Сбившись небольшими кучками, они о чем-то шептались. Заметив распахнутое окно, шарахнулись было, но, опомнившись, стали собираться тесными группами. Увидев, что показались только братья, толпа подалась к дому, хотя вплотную приблизиться не рисковала.
— Ну, держись, сейчас начнется, — весело и зло прошептал на ухо брату Чани.
— Что там? — спросила сидевшая у очага Рюби. Она плохо переносила сырость, и в такие блеклые дни старалась не отходить от огня.
— Подожди немного, — сказал Чани. — Пока еще не вполне ясно, до чего додумались эти толстопузые лавочники. Но в любом случае — ничего хорошего.
Хани неодобрительно покачал головой. В последнее время брат стал очень нервным, раздражительным. Ему ничего не стоило вспылить по самому пустяковому поводу, и разговаривать он начал резко и сварливо. Даже говоря сущую правду, Чани выбирал наиболее оскорбительную форму для выражения своих мыслей.
В окно было видно жирное, чадящее пламя факелов — во время туманов с огнем ходили и днем, но сейчас это не было вызвано необходимостью. Готовилось что-то иное. Влажно поблескивали плащи, мокрое железо кирас и шлемов, долетали невнятная брань и лязг оружия. Чани сморщился, отчего стал похож на оскалившего клыки волка, посмотрел на суету, а потом вдруг сказал брату:
— Я выйду, поговорю с ними. А вы пока подготовьтесь уходить.
— Я с тобой, — сунулся было Хани.
— Я сказал: готовьтесь уходить, — жестко повторил Чани. — На этот раз нам придется иметь дело не с перепуганными стражниками, а с толпой. Это может совсем иначе кончиться.
Рюби, тоже подошедшая к окну, спросила:
— Мне только кажется, или действительно стоит туман?
— Какой туман? — желчно бросил Чани.
Но Хани, приглядевшись внимательней, подтвердил:
— В самом деле, я различаю какую-то зеленоватую дымку.
— Зеленую? Ты не ошибаешься? — встревожилась Рюби.
— Да. Точно зеленую.
Чани прищурился и тоже наконец заметил тончайшее салатное марево, наполняющее воздух. Он нехотя признался:
— И я вижу.
— Тогда нам действительно надо бежать, — решительно сказала Рюби. — Именно бежать. Я не могу всего объяснить, но поверьте мне. У нас нет лишнего времени.
— Я попытаюсь их немного задержать, — криво усмехнулся Чани. — Но только вы не мешкайте понапрасну.
Он оценивающе оглядел коллекцию железного лома, стараниями Хани украшавшую стены, и выбрал тот же короткий меч, с которым совершил предыдущее путешествие. Чем-то он ему полюбился, хотя на стене висели более грозные с виду сабли и ятаганы. Спрятав меч под полой куртки, Чани спустился по лестнице к входной двери.
Когда дверь затрещала под градом ударов, он уже стоял наготове, осторожно прислушиваясь. Хорошо знакомый капитан городской стражи, внушительно надувая щеки и топорща усы, распахнул дверь и отпрянул, словно налетел на острие копья. Чани приятно улыбнулся ему, но капитан неподкупно закрыл глаза и на всякий случай сделал еще шаг назад. Натолкнувшись спиной на скрещенные алебарды стражников, он остановился и открыл глаза.
— Что вам угодно? — сладким голосом спросил Чани.
Капитан повертел головой, убедился, что стража рядом и ему на помощь придут незамедлительно, серьезно откашлялся и произнес:
— Постановлением уважаемого городского магистрата вы объявляетесь вне закона.
— Даже так? — удивленно поднял брови Чани. — За что же?
— Так и только так! — Капитан выглядел одновременно и страшно важным, и страшно напуганным. — Ваша вина доказана полностью и неопровержимо. Постановлением магистрата вам приговорено отрубить головы. — Капитан опасливо втянул свою поглубже в плечи, хотя на нее никто не покушался. — Однако наш магистрат столь же милостив, сколь и всемогущ. В неизмеримой милости повелено было заменить усекновение головы пожизненным изгнанием.
— Очень приятно, — мило улыбнулся Чани. — Однако все это уже было. Хоть скажи, что же на этот раз нам поставили в вину?
Капитан еще раз откашлялся, будто в горле у него пересохло, подкрутил усы, посмотрел на собравшуюся толпу и почувствовал себя очень смелым. Занудно-канцелярским голосом он начал перечислять:
— Во-первых: неуважение к городской власти, выразившееся в оказании неповиновения и сопротивления городской страже в лице меня. Во-вторых: употребление на территории великого и славного Акантона чужемерзкого колдовства, выразившегося в пугании огнем городской стражи в лице опять-таки меня и обжигании ее таковым же. В-третьих: проведение в город чужестранцев без выданного на то разрешения городской стражи в лице снова меня. В-четвертых: оскорбление и бунт против высокого сюзерена и покровителя Акантона Славного — Морского Короля.
— Но ведь Морской Король бежал в Сумеречные Земли, — удивился Чани. — Что вам теперь до него?
Услышав это, капитан обрадовался.
— Ага! В пятых, последних и самых главных! Покушение на священную особу Повелителя и Господина!
— Но ведь он уже никакой не повелитель и не господин, — спокойно разъяснил Чани, пытаясь прикинуть: успел ли брат собраться. — И не был он им никогда. Почему вы так упорно цепляетесь за него? Наоборот, радоваться нужно, что возрождается великий и славный Акантон, Свободный Акантон.