…Адалина давно распускает обо мне грязные сплетни. Игнорируя, как говорят, общественное мнение, я вечерами захожу к Олегу в его холостяцкую комнату при школе. Еще в институте я была злейшим врагом условностей и предрассудков. Но то, о чем чешут языка Адалина и другие кумушки, могло случиться лишь вчера. На счастье, не случилось. На чье счастье?
И раньше мы целовались. Не святые. Вчера он начал меня целовать, когда я сидела на диване. Целовал очень горячо. И мне было приятно. Я не отталкивала… пока рука его не полезла, куда не надо. Тогда я так рванулась — недаром в институте была разрядницей, — что он очутился на полу. Меня рассмешило, как он плюхнулся. А он обиделся, разозлился, бросил мне: «Дура!» Тогда и я разозлилась, наговорила черт знает чего и выскочила как ошпаренная. Мне надо было похулить где-нибудь в поле, чтоб успокоиться. Но снег занес все дороги и тропки. Мело. И я сразу пошла домой, разгоряченная, взволнованная. Вид мой испугал маму. Как она вглядывалась в меня! Долго. Молча. И как я прятала глаза! Мама не выдержала, спросила:
«Что с тобой, Вита?»
«Ничего, мама».
Я, конечно, покраснела, смутилась, как школьница. О, мама, мама, какой у тебя острый глаз! Мучительные минуты пережила я, пока не догадалась, что лучше всего сказать если не всю правду — стыдно, — то хотя бы полуправду.
«Я поссорилась с Олегом».
Мать вздохнула, показалось мне — с облегчением. Знаю: ей не очень нравится Олег и мои отношения с ним. Но я стала его оправдывать. «Не думай дурно об Олеге. Это я виновата. Ты же знаешь мой характер. Начали со спора о пустяках, а кончили тем, что поссорились. Я нагрубила». Что я могла нагрубить — в это мама поверила. Странно. И обидно. Даже мама считает, что я такая. А кого я обидело? Обижают меня. Опять-таки даже мама считает, что я очень уж современная: в поведении, во взглядах на жизнь, на людей, на искусство — во всем. И никто не знает, что я, может быть, самая старомодная.
То же было в институте с Леней. Год дружили. Все девчата были уверены, что мы поженимся. Но когда весной в лесу он вот так нахально хотел взять меня — я возмутилась и дала ему по морде. И кончилась на этом Ленина любовь. Назавтра он пошел с Ленкой Квашей, а перед выпуском они поженились. Уже дочка у них есть. А я осталась с носом. Хорошо, тогда мне было двадцать. А теперь двадцать три. Кому нужно такое целомудрие в моем возрасте? Тем более что говорят обо мне и думают совсем другое. Возможно, даже мама не уверена, что я не знала мужчины. И никого не убедишь. Мне нелегко будет пережить, если Олег отвернется так же, как Леня. Его немедленно пригреет Адалина. Она красива и, конечно, белее опытная, не такая глупая, как я.
Каюсь? Жалею? Нет! Нет! Не каюсь. Не жалею. Пойми же ты, культурный человек, интеллигент, что не могу я так. Не могу. Оскорбительно это. Гадко. Я жду, чтобы ты назвал меня женой. А ты… Думаешь, я не хочу ласки, не тоскую по ней? Но ведь ты же не назвал меня своей женой. Что же тебе надо от меня? Если ты любишь, зачем же тебе надо так грубо девушку унизить? Ты же сам перестанешь ее уважать. А может быть, как раз наоборот. Мама… Я как-то спросила у нее:
«Ты знала, что И. В. женат?»
«Он сам сказал».
«На что же ты надеялась?»
«Ни на что. Я полюбила».
Выходит, что надо полюбить до безумия, до самозабвения, чтобы всеми поступками руководили чувства, а не разум. Я, наверное, люблю слишком рационалистически. Поэтому мне суждено остаться старой девой. Не слишком радостная перспектива, но что поделаешь… У мамы моей судьба не слаще. Она полюбила женатого человека и до старости осталась верна ему, многие годы не получая никакой награды за свою любовь. Я, дура, не догадалась тогда вечером уйти куда-нибудь с Олегом, чтобы они, И. В. и мама, остались вдвоем. Они же, в сущности, так и не побыли наедине. Но мысль об их связи тоже неприятна, оскорбляет. Противно, когда такие старики милуются.
С трепетом шла в школу. Как посмотрю Олегу в лицо? Как встретит он? Ничего. Как говорится, глазом не моргнул. Встретил мягко и был, пожалуй, еще внимательней, чем всегда. Адалина синела от злости. Но сегодня это меня почему-то не радовало.
Идет снег. Третий день сыплет. Сколько его навалило! Из райцентра не могут привези кинокартину. Пророчат: будет урожайный год. Не очень верю пророкам. Наши пески просыхают за неделю, а торфяники до июня будут залиты водой после такой снежной зимы. Я ведь помню, выросла здесь. Только тогда меня мало интересовали дела колхозные. А теперь все интересует. Во-первых, я — биолог, я должна научить детей любить землю, а не все теперь ее любят так, чтоб она щедро платила за любовь и ласку. Во-вторых, не могу относиться равнодушно к радости и горю людей, удачам и неудачам в работе, к порядкам в совхозе, школе, к благородству и низости, к хорошим людям и хапугам, наживалам. Если уж я решила навсегда остаться в своем селе, которое стало мне родным, то хочу сделать что-нибудь путное. Потому и воюю за школу, за клуб, за памятник партизанам. Думала: Олег будет моим верным союзником. Напрасно я надеялась, кажется. Нет, он ничего, поддерживает. Но очень уж старается со всеми сохранить хорошие отношения, ни с кем не ссорится. А разве это возможно? Самое опасное, что под его влиянием и я сдаюсь, становлюсь такой же — моллюском бесхребетным. Мне следовало бы восстать против сиволобовского мещанского быта, а я хожу и — стыдно признаться — любуюсь и картинами, и мебелью, и сервизами. Вчера опять заходила. Правда, не сидела так долго, как в тот раз, но конфетками угостилась. И сейчас вот захотелось пойти к ним, ведь больше некуда. К Олегу не могу. И он не приходит.