Это признание обрадовало отца. Говорил Василь, безусловно, искренне и серьезно, хотя и ребячился немножко, чуть бравировал. Только насчет профессии — отец не совсем понял. Спросил.
— Наш командир агитирует меня пойти в инженерное училище.
Такое намерение сына должно было бы обрадовать — вон как изменились его взгляды! Но Иван Васильевич вдруг почувствовал, что в глубине души ему не очень хочется, чтоб сын на всю жизнь остался в армии. Лучше бы скорее возвращался домой. Упрекнул себя: «Раскисаешь под старость, как его мамочка. Хочешь держать под крылом. Пускай выходит в широкий мир». Сказал:
— Что ж… недурная перспектива.
— Но если б в армии все были, как наш командир. Если б не было дураков…
Отец весело засмеялся.
— Чего захотел! Не помню, кто из великих сказал: без дураков было бы скучно.
— Это верно — с ними весело, — согласился Василь без улыбки, с мрачной суровостью. — Так весело…
Иван Васильевич вопросительно глянул сыну в лицо, сказал:
— Тебя обидел кто-нибудь?
— Нет. Никто. Но есть у нас один солдафон, все время боюсь, как бы не сорваться… А он — шишка.
— Я прошу тебя, Вася. Не от своего имени. От мамы. Я понимаю, случалось — сам давал дуракам в зубы. Но у меня было другое положение. Ты — солдат.
Василь, замедлив шаг и даже сбившись с ноги, так же пытливо посмотрел на отца, заглянул в глаза. Минуту тянулся немой разговор, который оба хорошо понимали. Наконец Василь широко улыбнулся.
— Не бойся. Не сорвусь. Научен уже.
Дождь перестал сеяться. Падали редкие капли. Облака поднялись выше. Или, может быть, так казалось потому, что все ниже и ниже спускались они. Когда дошли до поселка, Василь предложил:
— Пойдем погуляем у моря.
Волны бухали с прежней силой, только как бы реже, с большим раскатом. Они вышли но узкому переулку на берег. Море дохнуло в лицо солеными брызгами и запахом водорослей. Здесь, вблизи, белые гребни валов не казались такими грозно-фантастическими, уже не страшно было, что море водяной горой обрушится на землю. Все стало обычным. Но Антонюк увидел, как загорелись у сына глаза, раздулись ноздри, как он склонился над обрывом: вот-вот кинется в самую высокую волну. Нет сомнения: морские просторы приворожили сухопутного моряка.
— Море съело пляж, — сказал Василь с восторгом перед могуществом стихии и радостно засмеялся. — Негде будет «дикарям» отлеживать бока. Сколько их сюда наезжает летом! Лодыри!
— Ты строго судишь людей, использующих свое право на отдых. Разве твоя мать или Лада лодыри?
Василь немного смутился.
— Некоторые тут все лето сидят.
— Ты все знаешь…
— Совхоз — наши шефы. А дармоеды эти живут у совхозовцев. Правда, местные тоже научились их обирать.
— А заодно и тех, кто приехал отдохнуть на честно заработанную копейку.
— Да уж, конечно, не разбирают, с кого слупить больше, с кого меньше. Лови момент.
Такие рассуждения сына не понравились: одних он осуждает огулом, других так же огульно оправдывает, уверенный, что он — за людей трудящихся, которым можно простить такой небольшой грех, как выколачивание денег из курортников. Видно, хороши шефы эти совхозники, если такое влияние оказывают. Спорить трудно, не зная этих людей и их психологии. Он никогда не живал в таких курортных местах. Сын, между прочим, словно прочитав его мысли, сказал:
— Напрасно ты, отец, не ездил к морю. У тебя были такие возможности.
— Я не люблю курортов.
— Можно полюбить море.
— Я люблю поле и лес. Ты полюбил море?
— Полюбил. Это здорово, я тебе скажу. Даже в такую погоду — чудо. Неужели не понимаешь? А летом, когда солнце!.. Нам с горы его видно на десятки миль. Искрится все. И без конца меняет краски. Каких не бывает цветов! Когда солнце всходит, когда заходит. В полдень. Стоишь на посту — глядишь и не налюбуешься. А если б ты с аквалангом спустился под воду. Сказка! — От восторга он говорил отрывисто, как школьник.