— Я хочу сесть там, — объявляет Митч, показывая на старика.
— Но это не ваш столик, — щебечет сиделка и придерживает его за локоть. Митч вырывает руку и недовольно фыркает. — Ну, как хотите, мистер Кларк, — со вздохом уступает она.
Ишь, улыбается. Хоть бы покраснела, так нет, весело ей! Ничего, он их еще научит уважать стариков.
— Я и без вас сяду, — бурчит Митч и, не оглянувшись, отходит от молодой женщины. И пересекает столовую с видом, как ему представляется, презрительного достоинства.
Когда Митч оказывается возле небольшого круглого столика, незнакомый господин по-прежнему сидит, опустив голову.
— Здесь свободно? — спрашивает Митч, положив руку на спинку стула напротив незнакомца.
— Мы сегодня друзья, Митч? — Старик поднимает голову и с мягкой полуулыбкой пристально вглядывается в лицо Митча.
— Простите? — Митч безуспешно силится припомнить эти синие глаза, решительный подбородок. — Мы знакомы?
Старик качает головой, прячет улыбку.
— Я видел вас здесь, — расплывчато отвечает он. — Меня зовут Купер.
— Очень приятно, — кивает Митч. А ведь они где-то встречались. Или нет? — Не возражаете, если я к вам присоединюсь?
— Конечно, нет.
Митч усаживается, оба молчат. Он кладет на колени салфетку, пытаясь повторить эффектный жест Купера. Но руки у Митча такие неуклюжие, не руки, а колоды. Салфетка ложится комом. Да бог с ней. Митч тянется к приборам возле тарелки. Мать честная! Четыре разные штуковины непонятного предназначения. Напряженно соображая, Митч разглядывает сверкающее серебро. Нет, хоть убейте, он не представляет, для чего все это.
— Ложка вам сейчас не понадобится, — любезно подсказывает Купер и поднимает штуковину с небольшим углублением. — Если, конечно, вы не собираетесь размять свои блины в пюре. — Он подается вперед, внимательно приглядывается: — Да нет, зубы у вас, похоже, на месте.
И как прикажете относиться к подобному подтруниванию? Бог его знает. Однако ложку Митч отодвигает подальше.
— Интересно, зачем это нам дали по две вилки. Не подадут же нам на завтрак салат? — Купер берет ту вилку, что поменьше, и тоже откладывает в сторону. — Вот так. Все, что нам понадобится, — это вилка и нож.
Вилка. Нож. Теперь Митч вспомнил. По штуке в каждую руку. А пользоваться ими он еще умеет?
— Сегодня у нас блинчики, — сообщает Купер. — А тесто они замешивают сами, на пахте. Добрая рождественская традиция.
— Сегодня Рождество?
— Не сегодня. Завтра. Но в сочельнике есть нечто особенное, не правда ли? Предвкушение, надежда на будущее.
Митч, вообще-то, не знает, что такого особенного в сочельнике. И понятия не имеет, что он должен предвкушать, если, по словам Купера, главное в празднике — предвкушение. И все же что-то шевельнулось в душе, Митчу вдруг ужасно захотелось… Захотелось страстно, отчаянно, но — чего? Нет, не вспомнить. Словно так долго ждет, что уже и позабыл, чего, собственно, дожидается.
В животе у Митча урчит. Наверное, он голоден. Наверное, это он блинов ждет.
— Моя жена работала в придорожном кафе, — сообщает Митч и сам удивляется неожиданному воспоминанию. — Она пекла совершенно потрясающие блины на пахте.
— Я их помню, — с улыбкой кивает Купер. — В те времена мы не моргнув глазом изводили на стопку оладий целую пачку масла. Настоящего масла! А не этого поддельного маргарина.
Митч так и видит золотые кусочки чистого сливочного масла. Как они плавятся, точь-в-точь маленькие шарики мороженого, оставляя теплую дорожку на блинах с хрустящими краешками. Митч улыбается:
— Красота!
— Мне еще не доводилось слышать, чтобы кто-то говорил про блины «красота», ну да ладно. — Купер пожимает плечами.
— Да не блины! — Митч смеется хрипло, будто кашляет, зато от души. — Женщина. Она была красивой.
Купер кивает, но взгляд колючий.
— Да, она была хорошенькой.
— Вы знаете мою жену?
— Знал, — мягко уточняет Купер. — Она скончалась много лет назад, Митч.
Митч мнет вспотевшими ладонями ткань своих брюк. Конечно, он это знает. Знает, что ее нет. Но на мгновение она встает у него перед глазами. Стройные бедра под белым фартуком, глаза, сверкающие огнем и льдом. И за словом она в карман не лезла. Митча охватывает неясное беспокойство, легкое чувство стыда. Из-за этого чувства он одновременно любит и ненавидит женщину, прошедшую по самому краешку его разбитой памяти.
Кажется, он сейчас заплачет. Только этого не хватало! Что-то подсказывает ему, что мужчины не плачут. И он не должен плакать. Мозоли на ладонях, шрамы на плечах — разве не доказательства, что он настоящий мужчина… был настоящим мужчиной. Мужчиной, который презирал хлюпиков. Митч быстро моргает, шмыгает носом.