— Итак, в какой руке белая королева?
— Что он сказал? Королева? — прошептал Король. Президент разжал кулак, и Король влюбился в белую фигурку королевы с первого взгляда. Всю ночь я пытался настроить его на игру, но он что-то бормотал и думать не хотел о шахматах. Наконец я убедил его, что только за шахматным столиком он сможет видеться со своей возлюбленной.
Мы опоздали на несколько минут. Третьяков ходил по сцене, а в зале раздавались негодующие выкрики на мой счет. Я сделал первый ход и ушел за кулисы поесть и привести себя в порядок. Никакого психологического давления я на Третьякова не оказывал, а если его нервировали мои «непредсказуемые поступки», то пусть обратится к психиатру.
Первую партию Король блестяще продул. Он пытался выиграть, не вводя в игру королеву. Оказывается, он боялся за ее жизнь! Это была авантюрная атака в каком-то тут же придуманном им дебюте, и ровно через час все закончилось. Довольный Третьяков, пожимая мне руку, удивленно сказал:
— Интереснейший дебют, коллега! Его надо назвать вашим именем. Но почему на десятом ходу вы не вывели ферзя?
Почему я не вывел ферзя! Если бы я знал, что его нужно выводить!
Вторую партию Король наотрез отказался играть против своей королевы, и мне засчитали поражение. Перед третьей партией я попросил главного судью заменить фигурку белого ферзя. Король не нашел на доске своей возлюбленной и упал в обморок, а я сдался через полчаса. Тогда я попросил вернуть ферзя и отказался играть, когда выяснилось, что ФИДЕ уже продала фигурку какому-то коллекционеру-шейху с Ближнего Востока.
Вокруг творилось нечто неописуемое! Раздавались призывы закрыть матч и оставить звание чемпиона за Третьяковым… Какие-то недоросли завели моду ходить по Парижу в набедренных повязках, объявили меня своим то ли вождем, то ли кумиром, вытатуировали на ягодицах мой портрет, и мое лицо принимало различные выражения в зависимости от энергии вращения.
Шейх не хотел отдавать фигурку, Король не хотел без фигурки играть. В дело пошла высокая политика. На Ближний Восток помчался государственный секретарь, но шейх все равно не хотел отдавать. Мне засчитали еще два поражения. При счете ноль-семь я предложил шейху три миллиона — весь денежный приз, причитающийся мне после матча. Шейх согласился, но деньги потребовал вперед. Газеты перестали обвинять меня в стяжательстве, но предположили, что я не в своем уме. По просьбе Третьякова ФИДЕ перестала засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся мои переговоры с шейхом. Я не знал, где взять три миллиона. Президент страны потребовал у конгресса три миллиона на мои личные нужды, но конгресс заявил, что он — конгресс, а не благотворительное заведение. Президент потребовал три миллиона на нужды шейха, но конгресс ответил, что на этого шейха не распространяется принцип наибольшего благоприятствования. Я собирался выброситься из окна, когда в Париж с тремя миллионами примчалась мисс Н. Она взяла их из папашиного сейфа, и на следующий день папаша Н. ее проклял.
Мы опять сели за доску. Исстрадавшийся Король устал от буйного выражения своих чувств, любовь его к королеве ушла вглубь, и он занялся шахматами. Его ущербный шахматный разум создавал удивительные позиции. За белых он очень неохотно играл королевой и предпочитал держать ее в тылу. Партии продолжались долго, с бесконечным маневрированием, и когда Третьяков предлагал ничью, я тут же соглашался, — ничьи в счет не шли. Но черными игра у Короля удалась на славу! Каждый ход, каждое движение фигур были направлены на белого короля, которого он ревновал к королеве. Он изобретал умопомрачительные позиции, не описанные ни в каких учебниках. Седой, как лунь, Третьяков подолгу задумывался, часто попадал в цейтнот и проигрывал. Я одержал десятую, решающую победу и выиграл матч со счетом десять-семь.
Я стоял на сцене, увенчанный лавровым венком, и думал…
…Я один знаю, о чем он думал, стоя на сцене с лавровым венком. Ему не давала покоя какая-то его совесть — что это такое, я плохо понимаю. Он решил «уйти на покой», — так он выразился.
— Ты уйдешь на покой, а что будет со мной? — спросил я.
Тогда он нашел какого-то хирурга и предложил мне переселиться из тесной шахматной фигурки сюда… Здесь просторно, я смотрю на мир его глазами и пишу эти строки его рукой.
Жизнью я доволен, никакой тоски. Правда, то и дело отключаются разные центры в обоих полушариях, но я жду, когда придет отец, чтобы отремонтировать меня — он в этих делах разбирается. Недавно явилась какая-то мисс Н. и попросила обучить ее шахматной игре. Я сказал: да, мисс, вы попали по адресу. Я и есть машина, обучающая шахматной игре. В ответ она заплакала и стала уверять, что я не машина.
Женщины очень надоедливы.
Меня волнует только один вопрос: кто по праву должен называться чемпионом мира — я или покойный Джек Гиппенрейтер? Есть ли закон, запрещающий механическому разуму играть в шахматы? Такого закона нет! Механический разум, совсем как человек, страдает, влюбляется, сходит с ума. Механический разум должен обладать всеми правами человека. Его нельзя держать в ящике! Тогда уж лучше его не изобретать!
Поэтому я официально заявляю, что чемпионами мира с 1993 по 1995 год были двое в одном лице: Джек Роберт Гиппенрейтер и я, его брат, первый одушевленный робот по имени Король.
Джек Гиппенрейтер, будь он жив, согласился бы подписать это заявление. С него полностью снимается вина за скандалы во время матча.
Это заявление должно быть опубликовано в «Шахматном журнале» на первой странице. Разрешаю украсить её виньетками.
Справедливость восстановлена, и у меня на душе спокойно.
ГОРЫНЫЧ
Фантастическая сказка
Отец Горыныча был убит скифами; они сняли с него скальпы и протащили труп по степи. Мать второго мужа не искала и всю оставшуюся жизнь занималась воспитанием сына.
— Твоя Правая голова дальше от сердца, и потому ее главное дело — крепко думать, — учила мать. — Она должна изучать разные науки и принимать правильные решения, советуясь, впрочем, с остальными.
— Ум без чувства жесток, — говорила мать, — поэтому Левая головка будет читать старинные романы, целовать меня в лоб и играть на каком-нибудь музыкальном инструменте.
— Ну а Средняя, — мать поглаживала Среднюю голову по холке, — будет у нас пить и есть за троих, потому что пищевод у нее самый удобный для прохода пищи в желудок. Читать ей ничего не надо, а думать она должна о здоровье всего организма, ибо любой проходимец может обидеть хилого дракона.
Короче, давала Горынычу разностороннее воспитание.
Вырос наконец Горыныч в красавца дракона и выслушал от умирающей матери последние наставления:
— Будь смелым, умным и добрым… — мать уже говорила с трудом. — И самое главное… Женись по любви, но… если не сумеешь найти невесту, не ходи в инкубатор…
Горыныч удивился и хотел спросить, что такое инкубатор, но мать уже ничего не могла произнести и вскоре скончалась, оставив сыну в наследство дремучий лес и добрые советы.
Горыныч долго и одиноко жил в лесу, охотился на медведей, зазря никого не трогал, но однажды рассвирепел: приехало на его поляну какое-то чучело в железных доспехах, вытащило меч и сказало: «Мой меч, твоя голова с плеч!» Тут же бросилось на сонного Горыныча и ударило мечом Младшенькую. Средняя голова взревела и разорвала коня, чучело уползло в кусты, а Главная голова еще долго ворчала: «Дура, не того съела!»