Нет, Мигель Панкратц особо беспокоиться не собирался. Недовольство ректора, вынужденное оставаться именно в словесной форме, не шло ни в какое сравнение с недовольством Тайгера, Меерштайн и остальных. Они то выразят его не словами, а прицельными залпами с целью не наказать, а именно уничтожить противника.
Группа потихоньку успокаивалась, буквально шкурами чувствуя, как спадает предельная напряжённость, капля за каплей уходит нахлынувший было страх. Вторая волна страха, поскольку первая накрыла ещё там, в ангарах, когда казалось что вот-вот придётся сражаться насмерть с неожиданным воплощением смерти и уничтожения, проклюнувшимся из недавних одноступенников. Сражаться в совсем ином формате. Не в поединке, не на специальном полигоне, а в общей свалке, где может случиться что и когда угодно. Пилоты успокаивались, но тут…
— Вице-адмирал Готти вызывает кадета Панкратца! — ворвался в общий канал давно и хорошо знакомый голос ректора. — Вы меня хорошо слышите?
— Слышу вас хорошо, сэр, — пытаясь держать лицо и голос, ответил Мигель.
Он действительно и слышал и видел Фрэнка Готти, вот только его вид совсем не внушал оптимизма. Вице-адмирал находился не в своём кабинете, не на территории Академии, не внутри колосса даже, хотя там он уже побывал. Точно побывал, поскольку не узнать такой же комбинезон, в который был одет и Панкратц, и все остальные, было просто невозможно. Зато общая потрёпанность, шикарный синяк на лице и пара ссадин доказывали, что старый вояка был внутри колосса, но теперь уже не там. А ещё вид, передаваемый камерой, показывал, где сейчас находился ректор Железной Академии. В одной из бронемашин, которая, судя по отсутствию качки, сейчас задействовала антиграв.
Все наблюдения слились в цельную картину, и она совсем не радовала бывшего старосту ступени. Похоже, вице-адмирал Готти решил самолично принять участие в поимке и последующем уничтожении беглецов, но это у него не получилось. В том сражении выжил, сумев катапультироваться и при этом не быть подстреленным в полёте, лишь один из трёх пилотов Директората, пилот «Ирбиса». Значит, именно этим колоссом и управлял Фрэнк Готти. Но раз так, то это делало мысли и общую оценку сложившейся ситуации ещё более мрачными. Звено беглецов не просто одержало внушительную победу, уничтожив противостоящую им группировку, но ещё и макнуло лицом в нечистоты самого прославленного вице-адмирала. Интересно только, знали ли они сами об этом?
Хотя нет, это Панкратца практически не интересовало, в отличие от тех хлопот — очень больших и крайне опасных — которые нес выход на связь такого вот вице-адмирала, озлобленного поражением. А что он озлоблен и намерен как можно скорее начать матч-реванш, сомневаться не приходилось. И последовавшие слова были тому подтверждением:
— Принимаю командование отрядом, кадет Панкратц. Слушайте мой приказ…
«Пи***ц!» — именно это слово едва удержалось от озвучивания, оставшись лишь мыслью. Но очень чёткой, чуть ли не материализовавшейся. Теперь, с взбесившимся вице-адмиралом в качестве командира, показать тому же Тайгеру или злобной твари из рода Меерштайн своё нежелание вступать в настоящее, ожесточённое сражение окажется куда сложнее. Но сложнее не значит невозможно, а посему Мигель Панкратц продолжал лихорадочно перебирать варианты, попутно делая вид, что всецело поглощён инструкциями вице-адмирала.
Вице-адмирал Фрэнк Готти действительно был в состоянии, приближенном к бешенству. Но вовсе не из-за проигранного боя, тут ему оставалось злиться лишь на себя, ведь командовал отрядом именно он, а не кто-либо другой. Его и вина, что недооценил противника, а точнее пока неизвестного ему командира. Этот самый командир смог сработаться с остальными двумя псионами так, что управляемые ими «Ландскнехт», «Сокрушитель» и «Ирбис» словно стали одним целым. Не в полной мере, как это получалось у псионов более опытных, сильных, искушённых, но в мере достаточной. Для него, Фрэнка Готти, который и «спящим» псиоником то не являлся. О нет, оба они — он сам и командир беглецов — приложили все усилия, использовали таланты, после чего определился победитель. И им стал не он. Горько, обидно. Хотя утешить себя можно было тем, что противник превосходил числом и качеством колоссов. Только от этого он ничуть не меньше хотел добиться реванша, повергнуть того, кто вновь напомнил ему о печальных страницах жизни.