— Кто сейчас не отстрелит капсулу, находясь внутри блядского колосса — лично расстреляю из плазмоганов, потом вытащу и в жопу самым большим дилдаком отымею! Без смазки и под запись. Кое-кто уже на своём очке прочувствовал. А ну пошли нахер у нас с дороги, у**ки!
Не спокойная речь, не крик даже, а торжествующий вопль человека, который сорвал с себя годами сковывающие цепи, тяжесть которых прекрасно осознавал. Услышав такие слова, да с таким вложенным посылом… Немалая часть находившихся в других двух ангарах предпочли от греха подальше катапультироваться, тем самым доказывая своё нежелание вступать в конфликт. Более того, катапультировался и Лиманский из своего «Карателя», своим поступком также подтверждая и без того продемонстрированную нейтральность и нежелание подставлять задницу за директоратские грехи.
Промежуточный итог? Присоединение О’Мэлли на полураздолбанном «Стоике» — хорошо хоть ноги не повреждены, что большой плюс — да нежданно-негаданно оказавшаяся в одной лодке с нами Бельская. Такого афронта ей, даже с учётом влияния семьи, точно не простят. В этом ангаре рабочих колоссов не осталось от слова совсем. Даже те, которые были покинуты пилотами, угостили несколькими выстрелами в уязвимые места. С отключёнными силовыми щитами пробить броню было куда как проще. Оставались малые ангары, но и там, если вычесть уже погибших в поединках и катапультировавшихся, оставалось… девять, да. Ведь для того, чтобы вместо отстреленной катапультой капсулы поставить новую, требуется время. И не минуты, а часы, как минимум два, может минус минут десять-пятнадцать. Так что точно девять, остальные быстро в строй не ввести. Ну и «Берсерк» Пэнкрофта, доселе остававшийся там, на «гладиаторской арене» в повреждённом состоянии, однако его, по большому счёту, также считать не стоило.
Значило ли это, что мы собирались вступать в бой с превосходящим числом, пусть и на не самых крутых колоссах? Вовсе нет, это не являлось нашей основной целью. Поубавить численность возможных преследователей? Выполнено. Нагнать страху на тех, кто рискнёт за нами гнаться? Тоже есть. И на этом всё.
— Направление на Глинц, — отдаю команду неожиданно увеличившейся группе. Нет, даже звену, потому как теперь нас пять колоссов, да к тому же разнотипных. Супертяж, тяжёлый, два средних и один лёгкий. Более того, два, а именно «Попрыгунчик» и мой «Ирбис», ещё и высокомобильные, пригодные для скоростных маневров. Разведка опять же, но сие уже исключительно в случае Свирского, «Ирбис» для подобного не предназначен. Его стихия прямой бой, а не прелюдия оного. — Быстро, на пределе возможного. Равнение на тихохода. На…
— На меня, — вздох Карины, понимающей, что её «Стоик» и впрямь слабое звено. — Я постараюсь, честно.
— Шевелим жопами! Не своими, а металлическими, колоссальными такими, — прервала наше пополнение Меерштайн. — По ходу разберёмся. Марш!
Именно марш и начался. Не столь уж длительный по времени, но рискованный, с необходимостью вести разведку и оглядываться по сторонам, ожидать нападения в любую секунду и со всех направлений. Друзей у нас тут не было, а до экстерриториального Глинца ещё следовало добраться. Зато чего у нас теперь не отнять, так это свободы. Свободы от безумств, творимых Директоратом. Свободы от неумолимой смерти для одной. Свободы выбирать направление своего развития для других. Свободы выхода из-под остатков семейного влияния и возможности окончательно разорвать сети, пытающиеся притянуть обратно к предателям… Свободы от ограничения исполнения желаний, которая и так была, но сейчас стала и вовсе безграничной, пусть и всё так же отдающей концентрированным безумием. Свободы от!
А вот свободы для чего — это некоторым лишь предстояло ответить. Некоторым, но точно не мне. У меня планы уже присутствовали. Только для их воплощения следовало завершить эндшпиль этой шахматной партии. Преимущество в темпе и расстановке фигур у нас уже было. Осталось не потерять его, не дать противнику реализовать то единственное, что у него пока оставалось — численный перевес.
Интерлюдия
Кабинет ректора Железной Академии