Кэтрин была настолько потрясена этим взрывом, что не могла удержать слез. Все доселе сдерживаемые ею эмоции выплеснулись в этом горестном плаче. Что ей было делать? Больной, слабой, беспомощной, заглянувшей в глаза смерти.
Спустя несколько минут вернулся хмурый Брук.
— Ты голодная? — спросил он. — Хочешь есть?
Кэтрин была так угнетена своим положением, что даже не сознавала, насколько была голодна.
— Да, я съела бы чего-нибудь. Чувствую себя ужасно слабой.
Брук подошел к ней ближе и протянул фланелевую рубашку. Кэтрин прижала рубашку к себе.
— А где моя одежда?
— В ручье. Она была мокрой от крови, и я ее снял с тебя.
Кэтрин вспыхнула, представив, как он раздевал ее, когда она была без сознания. Сколько времени уже не видел он обнаженного женского тела? Какие мысли пронеслись при этом в его голове?
Пока Брук помогал ей застегивать пуговицы, девушка смотрела ему в глаза, пытаясь обнаружить в них хоть малейший след мужской чувственности. Нет, вероятно, он горд и старался вести себя сдержанно.
Покончив с рубашкой, Брук завернул ее в оленью шкуру, подбитую кроличьим мехом, и, взяв на руки, куда-то понес. Пока он шел, она с интересом осматривалась. Видимо, сначала они находились в «спальне», а теперь Брук принес ее в главную «комнату» — потолок в ней был намного выше. Посередине ее в яме горел огонь. К каменному потолку уходил дым. Невероятно, но эта часть пещеры была неплохо меблирована — в ней Кэтрин увидела даже кресло-качалку, притащенную, должно быть, из какой-нибудь заброшенной хижины.
По стенам висела всякая кухонная утварь, а к грубо сколоченному шкафу было прислонено ружье. Но самым удивительным было, пожалуй, застекленное оконце, из которого в изобилии лился дневной свет. Брук поднес ее прямо к нему, чтобы она могла выглянуть наружу.
После темноты спальной кельи свет показался ей даже слишком ярким. Через секунду Кэтрин поняла, наконец, что удивило ее больше всего — все вокруг было покрыто невероятно белой искрящейся изморозью! За окном вились снежинки, и от самого открывшегося ей пейзажа веяло холодом.
— Скоро снегопад? — В голосе ее слышалась тревога.
— Чем больше снега, тем трудней им будет найти нас.
Она посмотрела на него вопросительно. Брук не намерен был держать ее в неведении и без обиняков заявил:
— Ты не сможешь скоро уйти отсюда.
Так, она в капкане. Он не стал этого говорить, но с таким же успехом мог бы и добавить «и это значит, что ты моя пленница».
Кэтрин не хотела безответно принять услышанное, но чувствовала, что обсуждать сказанное им сейчас не имело смысла. Сначала ей необходимо было восстановить здоровье и вернуть силы.
Она подумала, что если даст ему возможность высказаться, то скорей сумеет понять, что у него на уме. На какую же тему заговорить с ним?
Окно! Она никак не ожидала найти такую роскошь в пещере.
— Где ты взял такое окно?
— У меня есть пути, — только и ответил он.
Брук резко повернулся от окна и перенес ее в кресло-качалку, предварительно подвинув его поближе к огню.
— Почему ты спас меня, Брук?
— Если бы в реке оказался Килман, я бы этого не сделал.
Он протянул Кэтрин ломтики яблока, и она с аппетитом на них набросилась.
— Откуда ты достал яблоки? — Кэтрин вспомнила, что в первый раз ее разбудил именно запах яблок.
— Есть способы. — Он подал ей еще несколько кусочков.
— Почему ты ничего не говоришь мне? Не доверяешь?
Он не ответил.
— Брук?
Он отдал ей остаток яблока.
— Ешь, Кэтрин. — Он снова подошел к окну и стал смотреть на падающий снег.
Покончив с яблоком, Кэтрин откинулась на спинку кресла. В голове у нее стучало. Она не помнила, когда у нее еще так сильно болела голова.
— Хочешь еще поесть?
— Я поела бы, но ужасно устала. Может, мне следует немного полежать?
Брук вышел и через минуту вернулся с медвежьей шкурой, которую расстелил неподалеку от огня. Потом он приподнял девушку и положил ее на этот импровизированный тюфяк. Когда он смотрел на нее, в глазах его читалась только отстраненность, граничащая с неприязнью.
Проделав все это, он вернулся к окну — по-видимому, там было его любимое место!
Кэтрин молча наблюдала за ним. Теперь, когда ей стало значительно лучше, она не могла не признать, что в Бруке была какая-то удивительная утонченность и неоднозначность.
Ее присутствие, очевидно, беспокоило его. Должно быть, ему было нелегко чувствовать возле себя живого человека после стольких лет одиночества. И все-таки в этой ситуации было какое-то странное очарование.