То, что я была легкомысленной, поверхностной, упрямой и эгоистичной, не могло извинить серьезность и глупость моего проступка. Я совершила величайшую ошибку для женщины, хорошо знающей нушу: я не приняла во внимание структуру текста, контекст и оттенки значений. Хуже того, моя уверенность в собственной значимости заставила меня забыть то, что я узнала в первый же день встречи со Снежным Цветком. Она всегда была более утонченной и искусной в своих посланиях, чем я — вторая дочь простого крестьянина. Целых восемь лет Снежный Цветок страдала от моей слепоты и невежества. Всю оставшуюся жизнь, которая длилась почти столько же, сколько прожила Снежный Цветок, я испытывала угрызения совести по этому поводу.
Но названые сестры еще не все сказали мне.
«Она старалась угодить вам всеми способами, — проговорила Лотос, — поэтому и занималась постельными делами вскоре после родов».
«Это неправда!»
«Каждый раз, когда она теряла ребенка, вы жалели ее не больше, чем ее муж или свекровь, — продолжала Ива. — Вы всегда говорили, что ее достоинство состоит в рождении сыновей, и она верила вам. Вы говорили ей, чтобы она попыталась снова, и она слушалась».
«Такие вещи полагается говорить, — ответила я. — Так мы, женщины, утешаем…»
«Вы думаете, эти слова могли ее утешить, когда она потеряла ребенка?»
«Вас там не было. Вы не слышали…»
«Попробуй снова! Попробуй снова! Попробуй снова! — насмешничала Цвет Сливы. — Разве вы не говорили этих слов?»
Я не могла отрицать этого.
«Вы требовали, чтобы она следовала вашим советам в этом и во многом другом, — снова вступила в разговор Лотос. — А потом, когда она это делала, вы критиковали ее».
«Вы искажаете смысл моих слов».
«Разве? — спросила Ива. — Она все время говорила о вас. Она никогда не сказала о вас дурного слова, но мы понимали, что происходило».
«Она любила вас, как должна любить лаотун, за то, какой вы были, и за то, какой вы не были, — заключила Цвет Сливы. — Но у вас в мыслях чересчур много мужского. Вы любили ее, как любит мужчина, и ценили ее только за то, что она придерживалась мужских правил».
Закончив один круг, Лотос начала другой.
«Вы помните, как мы были в горах, и она потеряла ребенка?»
«Конечно, помню».
«Она уже была больна».
«Этого не может быть. Мясник…»
«Может быть, это он виноват, — признала Ива. — Но из нее шла черная кровь, она была застоявшаяся, мертвая, и мы так и не нашли плода».
И опять вмешалась Цвет Сливы. «Мы знали ее много лет, и такое с ней случалось несколько раз. Она была уже очень больна, когда вы спели вашу Песнь Оскорбления».
Я больше не могла спорить с ними. Как мне удалось бы оспорить это? Должно быть, опухоль росла очень долго. Это подтверждали и другие приметы: потеря аппетита, бледность кожи, отсутствие энергии в тот момент, когда я принуждала ее лучше питаться, щипать щеки, чтобы они порозовели, и делать все, что полагается, чтобы принести гармонию в дом ее мужа. А затем я вспомнила, как всего две недели назад, когда я впервые приехала сюда после столь долгого отсутствия, она попросила у меня прощения. А я этого не сделала, ни когда ей было совсем плохо, ни перед ее смертью, ни даже тогда, когда самодовольно говорила себе, что все еще люблю ее. Ее сердце всегда оставалось чистым, а мое сердце было сухим и твердым, как старый грецкий орех.
Я иногда думаю об этих названых сестрах — конечно, они все уже умерли. Они должны были осторожничать, когда говорили со мной, ведь я была Госпожой Лу. Но они не хотели дать мне уйти из того дома, не сказав мне правду.
Я вернулась домой и поднялась в мою верхнюю комнату. У меня был наш веер и несколько уцелевших писем. Я растерла чернильный порошок, пока он не стал черным, как ночное небо. Я открыла веер и начала выводить то, что должно было стать моей последней записью.
«Ты, кто всегда знала мое сердце, теперь паришь над облаками в теплых лучах солнца. Я надеюсь, что когда-нибудь мы будем летать вместе». У меня впереди было много лет, чтобы смотреть на эти строчки и делать все возможное, дабы исправить зло, которое я причинила той, кого любила больше всех на свете.
Время спокойного сидения
Сожаление
Мои руки слишком стары, чтобы готовить, ткать или вышивать, и когда я смотрю на них, я вижу пятна, выступившие потому, что я прожила так много лет. И при этом не важно, работала ли ты под солнцем на открытом воздухе или просидела всю жизнь в женской комнате. Кожа у меня такая тонкая, что, когда я натыкаюсь на предметы, или предметы натыкаются на меня, кровоподтеки собираются прямо на ее поверхности. Мои руки устали растирать чернила о камень, а костяшки пальцев опухли от письма. На моем большом пальце сидят две мухи, но у меня нет сил прогнать их. Мои глаза — водянистые глаза очень старой женщины — слишком часто слезились в последнее время. Мои волосы — седые и тонкие — выскользнули из-под заколок, которым полагается удерживать их на месте под косынкой. Когда к нам приходят посетители, они стараются не смотреть на меня. Я тоже стараюсь не смотреть на них. Я слишком долго живу на свете.