Но единственной искры недостаточно, чтобы согреть комнату, так же, как из единственного зерна нельзя получить урожая. Глубокая любовь — истинная сердечная любовь — должна расти. В те дни я еще не понимала, что такое любовный пыл, поэтому я думала о рисовых полях, которые видела во время ежедневных прогулок к реке вместе с братом, когда у меня были целы все молочные зубы. Может быть, я могла бы растить нашу любовь, как крестьянин выращивает зерно — тяжелым трудом, несгибаемой волей и благословением природы? Как смешно, что я помню об этом даже сейчас. Ва-а-а! Я знала о жизни так мало, но вполне достаточно, чтобы думать по-крестьянски.
Итак, я, девочка, подготавливала почву для посадки: брала у Папы листок бумаги или выпрашивала у Старшей Сестры лоскуток из ее приданого. Моими семенами были иероглифы нушу, которые я сочиняла. Мадам Ван стала моим оросительным каналом. Когда она приезжала к нам, чтобы посмотреть, как ведут себя мои ноги, я вручала ей мое послание — в виде письма, кусочка ткани или вышитого носового платка, — а она передавала его Снежному Цветку.
Ничто не растет без солнца, и оно — единственное, над чем крестьянин не властен. Я поверила в то, что Снежный Цветок будет исполнять эту роль. Солнечный свет доходил до меня в виде ее ответов на мои письма нушу. Когда я получала послание от Снежного Цветка, мы собирались все вместе, чтобы разгадать значение ее иероглифов, потому что она использовала слова и образы, которые бросали вызов Тетиным знаниям.
Я писала по-детски о детских вещах.
«У меня все в порядке. Как ты поживаешь?» Она могла ответить: «Две птички качаются на верхней ветке дерева. Они вместе взлетают в небо». Я могла написать: «Сегодня Мама учила меня, как готовить клейкий рис, завернутый в листья таро». Снежный Цветок могла написать в ответ: «Сегодня я смотрела на улицу из своего зарешеченного окна. Я думала о фениксе, взлетающем в небо, чтобы найти себе подругу, а потом я подумала о тебе». Я могла написать: «Для свадьбы Старшей Сестры был выбран удачный день». Она могла ответить: «Твоя сестра сейчас находится на второй ступени многочисленных свадебных церемоний. По счастью, она будет с вами еще несколько лет».
Я могла написать: «Я хочу научиться всему. Ты умная. Могу я быть твоей ученицей?» Она могла написать в ответ: «Я тоже учусь у тебя. Поэтому мы, как две уточки-мандаринки в одном гнездышке». Я могла написать: «Смысл моих слов неглубок, и мой почерк коряв, но мне хотелось бы, чтобы ты была здесь, и мы могли бы шушукаться по ночам». Ее ответ: «Два соловья поют в ночи».
Ее слова и пугали, и будоражили меня. Она была умная. Она была образованнее меня. Но не это страшило меня. В каждом послании она говорила о птицах, об их полете, о внешнем мире. Уже тогда она улетала прочь от действительности. Я хотела уцепиться за ее крыло и парить вместе с ней, отбросив свою робость.
За исключением веера. Снежный Цветок никогда ничего не посылала мне, пока я не посылала что-либо ей. Это меня не беспокоило. Я задабривала ее. Я поливала ее своими письмами, а она отвечала мне тем, что давала новый побег или новый цветок. Но одно обстоятельство смущало меня. Мне хотелось увидеть ее снова. Ей следовало бы пригласить меня к себе домой, но приглашения не было.
Однажды Мадам Ван приехала к нам с визитом, и на этот раз она принесла наш веер. Я не раскрыла его весь сразу. Вместо этого я открыла только его первые три складки, обнаружив первое послание Снежного Цветка ко мне, мой ответ рядом и новое сообщение вслед за ним:
Если твоя семья согласна, я хотела бы приехать к тебе в одиннадцатом месяце. Мы будем вместе сидеть, вдевать нитки в иголки, подбирать цвета и разговаривать шепотом.
К гирлянде из листьев она добавила еще один изящный цветок.
В условленный день я ждала у зарешеченного окна и увидела, как из-за узла показался паланкин. Когда он остановился у нашего порога, мне захотелось побежать вниз, на улицу, чтобы встретить мою лаотун. Но это было невозможно. Мама вышла из дома, дверца паланкина откинулась. Оттуда вышла Снежный Цветок. На ней был тот же самый жакет с узором из облаков. Со временем я пришла к выводу, что это ее дорожный костюм, и считала, что она надевает его всякий раз, чтобы моя семья не стеснялась нашей бедности.