«Но твой дом гораздо больше моего, и его труднее прибрать, а ты была только девочка в возрасте закалывания волос, — я приводила глупые доводы, стараясь подбодрить ее. — У тебя была…»
«Мать, которая не могла мне помочь, отец, который курил опиум, и братья с сестрами, которые покидали дом один за другим».
«Но ты же выходишь замуж…»
Внезапно я припомнила тот последний день, когда Мадам Гао поднялась к нам в верхнюю комнату, и я присутствовала при их последнем споре с Мадам Ван. Что такое она сказала о помолвке Снежного Цветка? Я старалась вспомнить, что мне известно об этом, но Снежный Цветок редко говорила о своем будущем муже, редко показывала нам свои подарки для него и его семьи. Мы видели куски хлопка и шелка, над которыми она трудилась, но она всегда говорила, что это были обычные вещи, например, туфли для нее самой. Ничего особенного.
В моей душе возникло странное предчувствие. Снежный Цветок должна выйти замуж в семью низкого положения. Вопрос был — насколько низкого?
Казалось, Снежный Цветок, читала мои мысли. «Тетушка сделала для меня все, что могла. Я выхожу замуж не за крестьянина».
Эти слова меня немного задели, потому что мой отец был крестьянином.
«Он торговец?» Торговля считалась низменным занятием, но торговец мог восстановить кое-что из того, что было утрачено семьей Снежного Цветка.
«Я выхожу замуж в соседнюю деревню Цзиньтянь, как и говорила Тетушка Ван, но семья моего мужа… — она снова запнулась, — они мясники».
Ва-а-а! Хуже брака нельзя было придумать! У мужа Снежного Цветка будут деньги, но его занятие — грязное и отвратительное. Перед моим внутренним взором прошло все, что было в последний месяц, когда мы готовились к моей свадьбе. В особенности я вспомнила, как Мадам Ван стояла рядом со Снежным Цветком, утешая и успокаивая ее. Потом я вспомнила, как сваха рассказала «Историю о Жене Ван». С глубоким стыдом я видела, что эта история предназначалась не для меня, а для Снежного Цветка.
Я не знала, что сказать, что сделать. Я слышала обрывки правды с тех пор, как мне было девять лет, но я либо не верила этому, либо не хотела признавать. Теперь я думала, не состоит ли мой долг в том, чтобы сделать мою лаотун счастливой? Заставить ее забыть эти горести? Заставить поверить в то, что все будет хорошо?
Я обняла ее. «По крайней мере, ты никогда не будешь голодной, — сказала я, хотя, как оказалось, ошибалась в этом. — С женщинами может приключиться кое-что похуже этого», — сказала я, сама не зная, что имею в виду.
Снежный Цветок уткнулась лицом мне в плечо и зарыдала. Через мгновение она грубо оттолкнула меня. Ее глаза были мокрыми от слез, но я увидела в них не печаль, а дикую ярость.
«Не жалей меня! Я не хочу этого!»
Мне и не приходило в голову ее жалеть. Я чувствовала себя неловко, испытывая одновременно замешательство и печаль. Ее письмо помешало мне получить удовольствие от моей свадьбы. То, что она не пришла ко мне на чтение книг третьего дня свадьбы, глубоко ранило меня. А теперь все это. Я была в смятении, а в голове у меня билась мысль о том, что Снежный Цветок предала меня. Все эти ночи, проведенные вместе, — почему тогда она не сказала правду? Может быть, она искренне верила в то, что судьба ее изменится? Может быть, улетая куда-то в мыслях, она думала, что это произойдет и в реальности? Может быть, она и вправду надеялась, что наши ноги оторвутся от земли и наши души будут парить среди птиц? Или просто старалась сохранить лицо, не доверяя мне свои секреты и полагая, что сегодняшний день никогда не наступит?
Возможно, мне следовало бы рассердиться на Снежный Цветок за то, что она лгала мне, но я не была рассержена. Я считала, что меня обманули ради моего особого будущего, и это сделало меня слишком сосредоточенной на себе самой, не позволяя видеть то, что происходит прямо перед моими глазами. Не было ли это моим недостатком как подруги, как лаотун, помешавшим мне задать ей нужные вопросы о ее прошлом и ее будущем?
Мне было только семнадцать лет. Я провела последние десять лет в верхней комнате, в окружении женщин, которые видели мое особое будущее. То же самое можно сказать и о мужчинах в нашем доме. Но когда я думала о них всех — о Маме, Папе, Тете, Дяде, Мадам Гао, Мадам Ван и даже о Снежном Цветке, — единственным человеком, кого я действительно могла бы винить, была моя мать. Мадам Ван могла обмануть ее в самом начале, но потом Мама постепенно узнавала правду и решила мне ничего не говорить. Мое нынешнее отношение к матери сплеталось с осознанием того, что ее редкие знаки любви ко мне, которые я теперь считала частью ее лживого умалчивания, было просто способом удержать меня на пути к выгодному браку, который облагодетельствовал бы всю нашу семью.