Мы присоединились к остальным беженцам. Снежный Цветок и я взяли мать мясника под руки и тащили ее вверх по холму. Она тянула нас вниз, и как это подходило ее крысиной натуре! Когда Будда пожелал, чтобы крыса распространяла его учение, хитрое создание попыталось оседлать лошадь. Лошадь мудро отказалась, и с тех пор эти два знака плохо сочетаются между собой. Но на той жуткой дороге в ту страшную ночь что мы, две лошади, могли поделать?
У людей вокруг нас были угрюмые лица. Они покинули свои дома и свое хозяйство, а теперь гадали, не вернутся ли они к куче пепла. По лицам женщин текли слезы и от страха, и от боли в ногах от непривычной ходьбы, ведь в ту ночь мы прошли больше, чем за всю свою жизнь после бинтования. Дети даже не жаловались. Они были слишком напуганы. Мы только начали наш побег.
На следующий день после полудня — а мы еще ни разу не остановились — дорога сузилась и превратилась в тропинку, которая поднималась вверх все круче и круче. Слишком многое ранило наши глаза. Слишком многое терзало слух. Иногда мы проходили мимо стариков и старух, которые присели отдохнуть и никогда уже не поднялись на ноги. Я даже не могла представить себе, чтобы в нашем уезде люди могли вот так бросить своих родителей. Часто, проходя мимо, мы слышали их последние слова, обращенные к сыну или дочери, их последнюю просьбу: «Оставь меня. Вернешься, когда все это закончится». Или: «Продолжай идти. Береги сыновей. Не забудь поставить для меня жертвенник на праздник Весны». Каждый раз, когда я слышала подобные речи, я вспоминала мою мать. Она не смогла бы проделать этот путь, опираясь только на свою палку. Попросила бы она оставить ее здесь? Покинул бы ее Папа? А Старший Брат?
Мои ноги болели так же сильно, как во время бинтования, боль пронзала их при каждом моем шаге. Но мне еще повезло. Я видела женщин моего возраста и моложе — женщин в их годы риса-и-соли, — чьи ноги были разбиты от долгой ходьбы или изранены о камни. От щиколоток и выше их ноги были целы, но эти женщины уже не могли ходить. Они лежали на земле, не двигаясь, только плача, ожидая смерти от жажды, голода или холода. Но мы проходили мимо, не оглядываясь назад, пряча стыд в наших пустых сердцах, стараясь не слышать стонов ужаса и боли.
Когда настала вторая ночь и темнота окутала нас, отчаяние охватило наши души. Люди бросали свои пожитки. Дети и взрослые отбивались от своих семей, теряя их навеки. Мужья разыскивали своих жен. Матери призывали своих детей. Была поздняя осень, время, когда дочерям начали бинтовать ноги, и мы часто видели маленьких девочек, у которых недавно сломались косточки стоп, — их теперь бросали, как бросали продукты, одежду, воду, переносные алтари, свадебные подарки и семейные драгоценности. Мы видели маленьких мальчиков — третьих, четвертых или пятых сыновей, — которые просили проходивших мимо людей о помощи. Но как ты можешь помочь другим, если должна идти, одной рукой крепко сжимая ручку своего ребенка, а за другую тебя крепко держит твой муж? Когда боишься за свою жизнь, не думаешь о других. Ты думаешь только о тех, кого любишь, но даже им ты не можешь помочь.
Не было колоколов, которые сообщили время, но уже стемнело, и мы смертельно устали. Мы шли уже более тридцати шести часов — без отдыха, без еды, только время от времени делали глоток воды. До нас начали доноситься ужасные протяжные стоны. Мы не могли представить себе, кто их издавал. Становилось все холоднее.
На листьях и ветвях деревьев выступил иней. На Снежном Цветке был ее наряд из синего хлопка, а на мне — мой шелк. Это не могло спасти нас от надвигающегося холода. Камни под нашими ногами стали скользкими. Я была уверена, что мои ноги кровоточат, потому что чувствовала странное тепло. И все же мы продолжали идти. Мать мясника шаталась, а мы поддерживали ее с двух сторон. Она была старой и слабой, но ее крысиная натура обладала волей к жизни.