Господи, что ж он несет, а? Как же так можно? Ведь нас же нельзя отпускать...Потому что...
-Па, что ты за шарманку завел, ей-Богу, ну, причем тут смерть, а? Причем тут эта дура со своим платьем? Мама зайдет скоро. Ей, может, предложат в театре играть...
-Снежную королеву...
-Да, ей бы подошло...
-Меня уже выпишут скоро...Я уж и по студентам соскучился...
-Они тебя и здесь достать успели, как я погляжу!
И еще долго говорим о всякой ерунде.
Выйдя на улицу, неожиданно вспоминаю лицо Спасокукоцкого в тот момент, когда он столкнулся с тем дедом, - и смех дикой лавиной вырывается наружу, до боли раздирая глотку.
***
Бывает на душе так гадко, противно, больно, точно дерет что-то по сердцу, говорят - 'кошки на душе скребут'. Кошки - самые отвратительные существа на свете. У нас в подвале их около десятка живет, это точно. Старухи придурошные их пораскармливали так, что эти твари чуть не лопают от жира. Разлягутся на ступеньках, наглые сытые морды, и еще мурлычут, когда мимо проходишь - пожрать выпрашивают. Вся лестница ими провоняла. Как-то раз, еще в том году , в восьмом классе, спускаюсь я вниз с мусорным ведром и слышу шум какой-то в подъезде, голоса - наше местное хулиганье, выродки малолетние, зуб даю. Услышали шаги на лестнице - испугались, только дверь бахнула. Я в подъезд захожу: ...вашу ж мать! В петле (они веревку сверху к лампочке привязали - и как их током не долбануло, уродов?) кошка болтается, живая еще, лапами дрыгает. Я, наверно, растерялась очень - иначе с какой стати решила б эту тварь проклятую освобождать? Пусть бы она тыщу раз сдохла - мне по барабану, а тут на свою голову полезла. Пока я веревку распутывала (эти ж дебилы навязали узлов), кошка мне все руки до крови расцарапала - больно, зараза. Я ее потом сама чуть не придушила... Папа тогда так смеялся, чуть не посинел, и все приговаривал: 'Ты моя добрая...добрая... добрая девочка...'. Добрая, знаю. А какой смысл от этой доброты? Кошку эту у нас в подъезде больше не видели, может, малые свое дело до конца довели... Только мне кажется, что она тогда как-то незаметно в меня, в душу мою прошмыгнула, спряталась там и теперь потихонечку когти точит...царап-царап-царап...Особенно после папиной смерти... так остро, так злобно...Я губы в кровь искусала - только б не завыть от боли.
Папа умер в январе - сразу после Нового года. Намного раньше, чем ожидалось, даже врачи удивились - как так? Может, Бог или судьба или кто-то там еще исполнил его желание, я не знаю. Может, за его счет проживет подольше какой-нибудь Миша - мне все равно.
Соболезнования - изо всех щелей, просто некуда спрятаться. У Спасокукоцкого такая трагическая мина: очки перекошены, глаза красные, нос распух (рыдал, наверно, бедняга), что у меня опять ни к селу, ни к городу защекотал в горле смех, еле сдержалась.
И похороны...сегодня похороны...вчера были похороны...завтра похороны...Я...не понимаю, когда это кончится...Я внутри этой смерти, эта смерть внутри меня...без конца...
Мама купила мне черное бархатное платье. Оно лежит на кровати, длинные, тонкие рукава вытянуты в разные стороны...крестообразно...Я раньше почти не носила платьев, разве что в детстве. Неуютное, строгое, сжимает грудь, руки трудно сгибать - узкие рукава. Жесткий футляр, кокон, гроб... Стою, как каменная, пока мама укладывает мне волосы тугим жгутом на затылке, даже когда шпилька больно вонзается в кожу, молча морщусь. Мама тоже в черном, но это уже привычно - она же тайна...Незнакомка...Сама женственность, сама красота...Подходит к зеркалу, что-то ищет среди груды косметики на полке... и...что? Приглушенный голос, сладкий, бархатистый - 'Черная роза - эмблема печали, красная роза...'
-Мама?! - внутри проскальзывает холодный ком, как бывает, когда от жадности глотаешь слишком большой кусок мороженого, и он скатывается вниз, обжигая пищевод.
Оборачивается. В руке косметический карандаш - острие в меня.
-Дай-ка я тебе глаза подведу...
Я изо всех сил отталкиваю ее руку, так что мама, пошатнувшись, сбивает полку... Звенят, падая, склянки...Ее глаза, широко распахнутые, замершие от удивления, круглые, пустые глаза...Абсолютно бесцветные...Как вода...Обведены синим карандашом, синяя тушь на ресницах... 'Очи синие, бездонные...' - Боже, какие же мы с тобой кретины, папа!
Бегу по лестнице, наспех застегивая куртку, несколько раз наступаю себе на шнурки и едва не падаю...Коты, дремавшие на ступенях, испуганно кидаются прочь.
***
Темнеет. На кладбище пусто и тихо. Иду между могилами - неудобно, цепляюсь одеждой за ограды и ветки деревьев. У нас старое кладбище, в самые запущенные уголки давно никто не заглядывает. Папу похоронили возле его родителей, моих бабушки и дедушки, которых я не помню...А кого я помню? Я сама, я и только я заполняю свою память до краев, так, что не остается места ни для кого больше. И сейчас...Я думаю не о папе, не о его смерти, а о своей боли...Она то завязывает душу в узел, сдавливает грудь, не дает дышать, то вдруг, внезапно нахлынув, заливает по потолок, распирает сердце так, что, кажется, оно сейчас лопнет...Я ненавижу...ненавижу...себяяяяя....я.....