«Я же говорил тебе, что этот гусь – предзнаменование», говорю я Джоку. «Вон, посмотри на него – настоящий ангел милосердия.»
А тот парень смотрит на гуся и улыбается так, как будто знает его всю жизнь.
Он довез нас до Кентской девы, затем повернул и отправился за следующей партией. Он плавал туда и обратно весь день, а потом и всю ночь – свет от пламени Дюнкерка позволял видеть всё. Не знаю, сколько рейсов он сделал, но вместе с моторной лодкой из яхт-клуба Темзы и большой спасательной шлюпкой из Пула они вывезли всех нас из этого адского места без единой потери.
После того как вывезли последнего человека, мы отплыли; нас было больше семисот на борту, а судно было рассчитано на двести. Он все еще был там, когда мы отплывали. Он помахал нам на прощанье и поплыл в направлении Дюнкерка, а птица летела за ним. Это было чертовски странное зрелище – этот большой гусь, освещенный пламенем, летающий вокруг его лодки, как белый ангел в дыму.
Пока мы плыли, на нас снова набросился бомбардировщик, но он, видимо, уже устал и промахнулся. К утру мы благополучно добрались домой.
Я не знаю, что с ним стало и кто он такой, этот горбатый парень с его маленькой лодкой. Но это был замечательный человек!
– Вот это да! – сказал артиллерист. – Чего только ни бывает на свете.
В клубе офицеров на улице Брук шестидесятипятилетний морской офицер в отставке коммандер Кит Бриль-Уденер рассказывал о своих воспоминаниях об эвакуации Дюнкерка. Вызванный прямо с постели в четыре часа утра, он принял командование над убогим буксирным суденышком, тянувшим за собой цепочку барж, и четыре раза провел его по Английскому каналу, каждый раз возвращаясь с баржами, полными солдат. В последний рейс он отправился с отстреленной дымовой трубой и с пробоиной в боку. Но он привел судно обратно в Дувр.
Морской офицер запаса, у которого были взорваны два траулера из Бриксхема и дрифтер из Ярмута за последние четыре для эвакуации, сказал:
– Вы не слышали ту странную историю о диком гусе? О ней говорили по всему побережью. Вы знаете, как быстро разносятся такие истории. Некоторые из людей, которых я перевозил, рассказывали о ней. Кажется, она появилась в последние дни между Дюнкерком и Ла-Панном. Говорили, что, если увидишь эту птицу, то обязательно спасешься. Вот такая история.
– Хм-м, – сказал Бриль-Уденер, – дикий гусь. Я видел домашнего. Удивительная история, черт возьми. И немного трагическая. Но счастливая для нас. Сейчас расскажу. Это произошло во время третьего рейса обратно. Около шести часов мы увидели небольшую дрейфующую лодку. Вроде бы в ней был человек, непонятно только, живой или мертвый. А на леере сидела птица.
Подойдя ближе, мы изменили курс, чтобы осмотреть лодку. В ней действительно был человек. Бедняга был весь изрешечен пулями и лежал лицом вниз в набравшейся в лодку воде. А птицей оказался домашний гусь.
Мы подошли вплотную к лодке, но когда один из наших людей попробовал перелезть в нее, птица зашипела на него и стала отбиваться от него крыльями. Мы не смогли ее отогнать. Вдруг юный Кеттеринг, который был со мной, окликнул нас и указал на правый борт. Там плыла большая мина. Одна из немецких красавиц. Если бы мы продолжали идти тем же курсом, мы бы наскочили прямо на нее. Когда она оказалась на расстоянии сотни ярдов за кормой последней баржи, один из наших людей взорвал ее выстрелом из винтовки.
Когда мы снова обернулись к лодке, ее уже не было. Затонула от поднятых взрывом волн вместе с находившемся в ней человеком. Очевидно, он был привязан к ней. А птица взлетела и описала вокруг того места три круга, как самолет, отдающий салют. Странно это все выглядело, черт возьми! Потом она полетела на запад. Нам повезло, что мы изменили курс и подошли к этой лодке, не правда ли?
Фрида осталась одна на маленьком маяке в Великой Топи, где она заботилась о птицах и ждала неизвестно чего. В первые дни она часто приходила на волнолом и смотрела на море, хотя и понимала, что в этом не было смысла. Потом она долго бродила по кладовым в здании маяка, полным картин, на которых Райадер запечатлел каждый штрих этой безлюдной земли и населяющих ее прекрасных, грациозных пернатых существ.
Среди этих картин Фрида нашла свой портрет, который Райадер написал по памяти много лет назад, когда она была еще ребенком. На нем изображалась сцена их первой встречи, когда она стояла, робкая, обвеваемая ветром, на его пороге, держа на руках раненую птицу.
Портрет произвел на нее такое сильное впечатление, каких она никогда не испытывала в жизни, – Райадеру поистине удалось вложить в него душу. Странно, но это был единственный раз, когда он изобразил на картине снежного гуся – заблудившееся дикое существо, принесенное бурей из другой страны, которое сделало их друзьями и которое вернулось к ней с вестью о том, что она больше никогда его не увидит.
Задолго до того, как снежный гусь возник в багровом западном небе, чтобы совершить последний прощальный круг над маяком, Фрида каким-то древним чутьем поняла, что Райадер не вернется.
Поэтому, когда однажды вечером она услышала знакомый пронзительный крик с неба, в ее сердце ни на миг не возникла надежда. Казалось, что это мгновение она уже переживала множество раз.
Она побежала к волнолому и посмотрела – не на море, откуда мог появиться парус, – а в небо, с пылающего свода которого стремительно спускался снежный гусь. В эту минуту краски и звуки окружающих безлюдных просторов нахлынули на нее неудержимым потоком и открыли ей сокрушительную правду о ее любви, и она не могла удержаться от слез.
Казалось, ее душа взмыла вверх и вместе с птицей парит в небесах и прислушивается к зову Райадера.
Небо и земля дрожали от этого нестерпимого зова. «Фрида! Фрида! Фрида, любовь моя! Прощай, любимая!» Белые крылья с черными кончиками выстукивали эти слова в ее сердце, и ее сердце отвечало: «Филип, я люблю тебя!»
На мгновение Фриде показалось, что снежный гусь собирается приземлиться в старом загоне, потому что она услышала, как домашние гуси издают приветственные звуки. Но он лишь пролетел низко над землей, затем описал широкий, грациозный круг вокруг старого маяка и стал подниматься в небо.
Фрида смотрела на него и видела не снежного гуся, а душу Райадера, прощающуюся с ней, прежде чем улететь навсегда.
Теперь она уже не летела с ней вместе, она осталась на земле. Она протянула руки к небу и, поднявшись на цыпочки, крикнула: «Да поможет тебе Бог, Филип!»
Ее слезы утихли. Когда гусь исчез из виду, она еще долго стояла и смотрела ему вслед. А потом она пошла в здание маяка и взяла свой портрет, написанный Райадером. Прижав его к груди, она вышла и направилась домой вдоль старого волнолома.
Каждый вечер в течение нескольких недель Фрида приходила к маяку и кормила птиц. А однажды на рассвете немецкий летчик во время утреннего рейда принял старый заброшенный маяк за действующий военный объект, нырнул на него с неба, как кричащий стальной ястреб, и взорвал его.
Когда вечером этого дня Фрида пришла к маяку, она увидела только море, набегающее на разрушенные стены. Теперь уже ничто не нарушало заброшенность и пустынность этого места. Ни одна болотная птица не осмеливалась вернуться сюда. И только бесстрашные чайки парили в небе и исторгали свой плач над местом, где раньше стоял маяк.
_____________________