«Встречу, поздороваюсь, и все, а там дальше видно будет, как оно пойдет. Что делать, если дорожки наши разошлись и вдребезги разлетелась наша любовь: слишком дорогой ценой за эту любовь плачено…»
Мы сидели с Клавдием Федоровичем во дворе больницы на скамье перед фронтоном с белыми колоннами. Воротники пальто подняты, руки засунуты в карманы. Ветер гнал пожухлую листву по лужам, задувал снизу так, что стиля коленки.
Лялька не показывалась. Ее окно было на втором этаже — третье от угла, но там пока что никого не было: врачи в это время делали обход, может, ее сейчас только выписывали.
Только куда Ляльку забирать, когда и дома-то у нее нет. Решили пока в Костаново к дяде Фролу.
Сидя на скамейке, мы с Клавдием Федоровичем перебирали от нечего делать все костановские события, говорили «за жизнь», какая она бывает: может сложиться, а может и не сложиться.
От дяди Фрола и тети Маши я уже узнал, как утащили у Аполлинарии Васильевны драгоценную икону. Тема ли и здесь успел, или без него все сделалось, но уж поистине одна беда не ходит.
В тот день, когда в грозу привезли Ляльку с острова, к Аполлинарии Васильевне заявились два монаха, до нитки вымокшие под дождем. Приюти, говорят, мать, монастырь сгорел, ходим по миру, собираем, кто что даст на обзаведение.
Ну Аполлинария Васильевна накормила, напоила, в сухое переодеться дала, приняла их по-христиански. По-христиански они ее и отблагодарили: «Не дашь ли нам, погорельцам, какую иконку из иконостаса, и помолиться-то, говорят, стало нечему».
«Из иконостаса батюшка не велел давать, — сказала Аполлинария Васильевна, — а в кладовой есть еще у меня икона — пресвятая матерь божия — вот ту вам принесу…»
Только вышла в кладовую, тут как раз и Ляльку на машине привезли, пока ее переодевать-раздевать да на печь сажать, чтобы прогрелась, монахов этих как ветром сдуло. Да еще Тема неизвестно откуда появился, своими разговорами да расспросами про Ляльку внимание-то Аполлинарии Васильевны и отвлек.
То, что «монахами» были не Лорд и не Барбос, это я точно знал: тех субчиков там же, где я с ними дрался, забрала милиция. Скорей всего под видом монахов навестили Аполлинарию Васильевну приходивший весной «искусствовед-оценщик» и «режиссер» Аркадий Сергеевич. Кроме Темы, лишь они знали ценность иконы, а грим наложить для таких, кто вместе с Темой дела делает, — раз плюнуть.
Я уже по опыту знал, когда в доме заведется какая-нибудь ценность, начинается не жизнь, а каторга: эту ценность то в порядок приводи, то ремонтируй… Но Аполлинарию Васильевну жалко: для нее так же, как и для дяди Фрола, икона эта была не деньги, а святыня…
Пока я вспоминал костановские события, Клавдий Федорович, сидя рядом со мной на скамье, толковал о высоких материях.
— Ведь оно как бывает, — поеживаясь от осеннего холодка, рассуждал Клавдий Федорович. — Все по науке: «Ежели в одном месте чего-нибудь прибудет, то в другом месте обязательно чего-нибудь убудет». Это еще наш великий русский ученый Михаил Васильевич Ломоносов такой закон физики открыл…
— К чему это вы физику поминаете на ночь глядя? — спросил я, по опыту зная, что с нею лучше не связываться. Тут я должен сказать, что за последнее время взгляды мои на современную науку, в частности — физику, совершенно точно определились. Попалась мне как-то занятная книжка о тайнах веков. Очень даже все по ней любопытно получается! Оказывается, история человеческой цивилизации насчитывает всего восемьсот поколений, если считать на одно поколение в среднем по шестьдесят лет. Шестьсот поколений жило в каменном веке, меньше ста — пользуются письменностью, не больше трех-четырех поколений научились пользоваться паром, два — электричеством. И всего лишь одно поколение, из восьмисот, владеет радио, самолетами, автомобилями, телевидением, меньше половины поколения участвует в покорении космоса, пользуется атомной энергией, лазерами, ЭВМ, занимается генной инженерией, другими современными науками.
Великий Леонардо да Винчи, например, за всю свою долгую жизнь получил в три раза меньше информации, чем получает ее современный студент в университете… Так вот, хочу вас спросить, кому это нужно? Зачем нам такая обуза, когда самого главного, как любить и быть любимым, никто толком не знает!
Разве просто налаживать в семье самые деликатные отношения, растить детей, да так, чтобы они были не хуже, а лучше родителей, все знали, все умели, не были бы себялюбивыми хамами…
И получается, что по этим главным наукам не то что университетов, простых курсов усовершенствования нет. Каждый действует на свой страх и риск, кустарным способом, на уровне разруганного каменного века!.. А ведь наверняка в том же каменном веке времени для любви и дружбы оставалось куда больше, хотя бы потому, что тогда ни телевизоров, ни кино, ни телефонов, ни танцплощадок не было. И на школьной там, институтской скамье люди не просиживали по пятнадцать лучших лет своей жизни.