— Пап, — спросил я, — а ты от нас никуда не уйдешь?
Папа даже вздрогнул от неожиданности, но моему вопросу не удивился.
— Нет, сынок, с чего это ты придумал?
— А мама тебя не выгонит?
— Не за что…
— А за телогрейку?
— Каждый человек какой-нибудь дурью мучается, — жестко сказал папа.
— А ты диссертацией?
— Вот за это спасибо.
— Да это не я, бабушка говорила…
Лишь с опозданием я понял, какую глупость сморозил. Бабушка и то знала, что диссертация — никакая не дурь, а «научное объяснение того, что ненаучно всем известно». Мама тогда ей ответила, что диссертацию все равно надо писать, потому что сейчас все пишут…
— Ну что же ты не спишь? — уже с досадой спросил папа. — Мысли у тебя все какие-то странные…
— Про коней думаю, — вздохнув, признался я.
— Про каких коней?
— Что у тебя в книжке. Не могу вспомнить, есть у них гвоздики в глазах или глаза так держатся?
Я боялся, что папа будет меня ругать: а не добрался ли я сам до его коней? Не открывал ли заветную тумбу стола, всегда запертую на ключ?
Но ругать меня папа не стал, только спросил, даже с удивлением:
— Ты что, в самом деле про этих коней думаешь?
— И про мужика, и про бабу, — сказал я. — Мужик курит трубку, а баба ему табакерку протягивает и говорит: «Понюхам?» А скворцы им залетают в рот… Я только немножко посмотрю и сразу усну…
— Ну давай смотри, только скорей. Времени уже час ночи. Что же это у нас, мужиков, порядка нет?..
— Ты не спишь, и я с тобой, — сказал я вздохнув.
— Я-то работаю, а тебе спать надо.
Я прошлепал к папе босиком, в трусах и майке и пристроился было рядом на стуле, но он остановил меня.
— Э-э, нет, брат, так не годится. Что же ты голышом пришел? Завернись хоть в одеяло, тапки надень…
Я надел тапки, завернулся в одеяло, посмотрел, как себя чувствуют Павлик и Васька.
Павлик сидел тихо и только двигал усиками, видимо, доедал крупу. Зато Васька носился по всему ящику.
Я взял Ваську в руки и сунул себе под майку так, что выше резинки трусов получился мешочек. Васька сначала очень щекотно повозился возле моего бока, попробовал меня куснуть, но потом, наверное, согрелся и притих. Я его ощущал, как маленький теплый комочек. Было немножко щекотно и весело. Сон как рукой сняло…
— Покажи коней, — попросил я папу.
Книга уже была открыта на странице с конями, и тут я сразу увидел, что круглые медные глаза у них посередине прибиты гвоздями. От этого кони смотрели как живые, только что сказать ничего не могли.
— Папа, — спросил я и устроился на стуле поудобнее, — а что главное, чтобы на кухне было чисто или чтобы люди не ругались?
Папа подумал, не сразу ответил:
— Наверное, и то и другое главное.
— Нет, а главней?
— Главней, чтоб не ругались.
— Так зачем тогда чистота, если из-за нее ругаются?
— Э-э, нет, брат, тут ты меня не подловишь. С такой «философией» перестанешь и зубы чистить, и умываться, и ноги мыть. Давай-ка смотри своих коней и отправляйся спать.
— Коней я уже посмотрел. Вон у них глаза гвоздиками прибиты… Ты обещал, — схитрил я, — про свою работу рассказать.
— Что-то не помню такое обещание.
— Расскажи, пап…
Папа помолчал, потом хмыкнул и ответил как-то неопределенно:
— Работа — она большая… На три четверти из беготни да выбивания материалов состоит, а это неинтересно.
— А еще одна четверть?
— Если б то одна… Еще три четверти времени уходит на то, чтобы эти материалы со стройки не растащили. Часто у нас бывает так, как говорит Аркадий Райкин: «Кирпич бар, раствор йок». А на саму работу почти ни сил, ни времени не остается…
— Я, папа, не про ту работу… Расскажи, как ты про дома, что строят без гвоздей, пишешь?
— Мы же с тобой договорились: коней посмотришь и пойдешь спать. А ты еще своего Ваську под майку запустил.
— Я его, чтоб тебе не мешал работать. Расскажи, пап! Ты мне никогда про свою диссертацию не рассказывал. Все равно ведь не спим.
— А тебе что, в самом деле интересно? — словно не веря тому, что слышит, переспросил папа.
— Очень!
— Ну, если действительно интересно… Только когда скажу: «Отправляйся спать», — сразу пойдешь спать.
— Ладно, рассказывай, — согласился я.
Папа открыл книгу на странице, где было много чешуйчатых куполов и шатров с тонкими крестами, а все вместе напоминало собор Василия Блаженного ночью.