— Зачем ты летишь?
В тот вечер мы сидели на обрыве и смотрели на море. Мы ждали, когда поднимется луна. Над водой уже полыхали лиловые зарницы. Атмосферу на Луне создали, когда Хаютин был в полете, и он еще не привык к лиловым восходам. Но за все время, что я его знаю, он ни разу не заставлял меня повторять вопрос.
— Зачем ты летишь? — снова спросил я. — Что там случилось?
— Не знаю, — ответил Хаютин.
Я видел — он действительно не знает. Он только догадывается о чем-то, и это еще очень смутная догадка. Смутная и тревожная.
— Не знаешь и летишь?
Он смотрел на море. Над горизонтом поднялась гранатовая полоска. От нее растекались лиловые лучи, и ночь сразу раскололась на фиолетовое небо и иссиня-черное море.
— Искра далеко, — сказал Хаютин. — Сообщения, которые мы сейчас получаем, отправлены свыше пятидесяти месяцев назад. Никто не знает, что там сегодня, в эту минуту.
Я был удивлен. До всех планет в других звездных системах далеко, и все привыкли к этому. Притом Искра самая близкая к нам планета.
— Пока ты долетишь до Искры, пройдет лет восемь, — сказал я. — Если там что-то случилось, ты все равно опоздаешь.
— Опоздаю, — согласился он. — Хотя я буду лететь пять лет. Я иду один, на фотонном разведчике.
О фотонных разведчиках я слышал. Это были скоростные, но еще очень ненадежные корабли. Обычно их пилотировали автоматы. Я подумал, что на Искре произошло что-то чрезвычайное.
— Надолго? — спросил я.
Луна поднялась над морем. По волнам протянулась изумрудная дорожка. Море, казавшееся до этого черной плоскостью, сразу приобрело глубину. Ни одно сочетание красок не дает такого ощущения бездны, как это черно-изумрудное свечение. А зеленоватая Луна, приплюснутая, лохматая, быстро поднималась над горизонтом, выбрасывая струи ярко-лимонного света.
— Надолго, — ответил Хаютин.
Мы пошли к дому. Тропинка, ведущая от обрыва к морю, сад, стеклянные стены моего домика — все было изумрудным. Это волшебный цвет. В него окрашены все сказки, которые я помню с детства. И мои воспоминания, картины прошлого тоже приходят в изумрудной дымке. Я был рад Хаютину: в лунные ночи я не люблю работать. Как обычно, Хаютин уехал утром, не прощаясь. Я нашел у его кровати раскрытую книгу. На полях было написано: “Формулы врут — чем дальше от Земли, тем сильнее земное притяжение”.
От Хаютина долго не было вестей. Потом я узнал, что где-то в середине пути он резко увеличил скорость. Я специально запросил Звездный Центр, все ли благополучно на Искре. Человек, с которым я говорил, ответил: да, конечно, хотя Хаютин мог получить какое-то сообщение с Искры.
Шли годы. Я не боялся за Хаютина. Рейс к Искре после других его полетов был прогулкой. Однажды мне сообщили, что Хаютин благополучно прибыл на Искру. Но прошло меньше суток, и я получил письмо со штампом Верховного Совета. “Это проблема чрезвычайного значения. Мы передаем ее на всеобщее обсуждение. Просим выступить за Хаютина…”
Короткое письмо и коробка с двумя кристаллами. На них записана передача, принятая с Искры. Как всегда, передача начинается с цифр. “99” — это значит, что сообщение относится к категории особо важных. “100” — сообщение адресовано не только Земле, но и людям на других планетах. “107” — кодовый знак председателя Контрольного Совета.
На обоих кристаллах записан разговор Хаютина с Шайном, руководителем всех работ в системе Альфы Центавра. Запись велась с середины разговора, с того момента, как Шайн включил стереограф. Изображение объемное, но бесцветное.
Хаютин сидит в кресле. Он еще не снял противоперегрузочного костюма. За окном видны стартовые вышки; это какая-то комната на ракетодроме. В комнате два кресла и низкий столик. Хаютин почти не изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз. Полет продолжался для него месяца четыре, не больше.
Шайн невысокий, очень смуглый, в белом костюме. У Шайна правильные черты лица, но глаза постоянно прищурены. От этого кажется, что он усмехается чему-то своему, скрытому от других. На Искре привыкают щуриться: Белая светит ярче Солнца.
— Теперь, Шайн, вы говорите не только со мной.
Шайн (он настраивал стереограф) отходит к своему креслу, присаживается на подлокотник. Он говорит, обращаясь только к Хаютину.
— Я думал, вы сможете понять! — Голос у него резкий, неприятный. — Вы первым были на Танифе. Потом мы одиннадцать раз посылали туда людей. Одиннадцать неудач! О каком легкомыслии после этого может идти речь? Мы знаем Танифу, как свою Искру. Знаем… и топчемся на месте!