Дудко рассеянно соглашается:
— Ясно. Чего там… — Некоторое время он молчит и вдруг непонимающе поворачивается к Воронову.
— Это ты о чем, борода, о каком приказе?
— А насчет дежурства-то. Козлов, говорю, приказал — значит, действуй без отдыха. Это я понимаю.
— Кому приказал Козлов? — удивляется Дудко.
— Как кому? Вам да Складчикову.
— Да с чего ты взял?
— А чего ж вы на отдых не идете?
Трактор несколько уходит в сторону с проложенной колеи, Воронов тянет рычаг на себя, выправляет машину, отпускает рычаги и смотрит на Дудко. Тот, в свою очередь, не то удивленно, не то насмешливо смотрит на тракториста. Ему весело. Сегодня пройдено уже семьдесят километров. Это вам не вчерашние шестнадцать! Тракторы исправны, не буксуют, движение не прерывается ни на минуту. Чего еще нужно? Дудко весело и хорошо. Напряжение похода и мороз сбивают сон и усталость, сила так и играет в теле. Механику очень хочется сейчас треснуть Воронова кулаком по спине так, чтоб загудело, или встряхнуть его хорошенько, крикнуть ему в ухо:
— Чудак ты, борода! Разве мне, Дудко, приказ нужен? Что я здесь — чужой человек, что ли? Не мои, что ли, тракторы идут, не моего завода? Я же за это дело отвечаю, чудак человек, я за честь завода отвечаю!
Но так нельзя. Он — начальство. Ему этот тракторист подчиняется. Тут с этими серьезными сибиряками нужно держать себя степенно, солидно. Дудко поворачивается к Воронову, гасит озорную улыбку, но не выдерживает, подмигивает и тычет рукавицей в левую половину широченной груди тракториста.
— У тебя, борода, тут что имеется?
Воронов смотрит под руку Дудко, он не совсем ясно понимает вопрос механика.
— Доха, — нерешительно отвечает он.
— А под ней что? — глаза у Дудко полны смеха.
— Куртка меховая.
— Ну, а дальше-то что, под рубахой, скажем?
— Как это? — непонимающе смотрит Воронов.
— Да, под рубахой! Сердце есть у тебя?
— Сердце? — удивляется Воронов. — Это дело известное. Оно у каждого имеется.
— Ну, так вот, сердце мне и не позволяет отдыхать Понимаешь? Тревожится: «А не случится ли чего в походе? Все ли осмотрел? А вдруг тракторист зазевается, и из-за пустяшного дела авария случится? А вдруг то да се?» Вот и не сплю, понимаешь?
Воронов смотрит на Дудко. Только теперь начинает тракторист понимать, что с ним говорит человек особый, мало похожий на него, Воронова. Иначе относится он к походу: весь уходит в дело, меньше всего думает о заработке, о спецодежде. Вообще о себе не думает.
— Ишь вы какой! — протяжно говорит Воронов. — А я сперва думал, что вы отроду беспокойный такой, а потом еще думал: Козлов приказал.
— Козлов! — удивляется Дудко. — Да Василий Сергеевич сам нас заставляет на отдых идти. Мы было договорились, кому когда отдыхать положено, а потом замотались, забыли как-то.
— Так, так, — задумчиво говорит Воронов.
И впервые задумался тракторист не о хозяйстве, не о семье и домашних делах. Думает он о таких вот беспокойных, горячих людях. «Есть такие, — с уважением думает Воронов, — и, видать, немало. Вон, гляди, сразу трое — заводские. А еще молодежь. Козлов и Складчиков хоть комсомольцы, а мой-то медведь так совсем беспартийный. Вроде меня, например. А только я не такой».
Воронову становится жалко, что он не такой, как Дудко и его товарищи. Жалко и немного стыдно. Чего жалко и почему стыдно, он еще не ясно понимает, но чувствует, что они, те заводские, — по-настоящему правильные люди, а он не такой, — хоть он, Воронов, вроде и не плохой. Чем больше думает Воронов о Дудко и его товарищах, тем больше он им завидует. Да, завидует. Воронову тоже хочется бессменно дежурить, не спать, следить, чувствовать ответственность. Ответственность! — и это слово он впервые понимает по-настоящему, всем сердцем. Сколько было бесед, инструктивных докладов, наставлений, поучений. И везде говорилось про ответственность, про цели и задачи похода. Воронов понимал все это. И цель, и задачи, и ответственность. Головой понимал, а сердцем не очень. А теперь почувствовал. И хотя еще ничего как будто не изменилось, и попрежнему он ведет трактор, как вел его десятки километров до тех пор, — стало как-то теплей на душе, и совсем по-иному начал Воронов вслушиваться в работу двигателя: не случилось бы чего.
А тракторы шли один за другим, как черные катера но белым просторам, рыча и вздрагивая, преодолевая один за другим километры пути. Попрежнему вилась еще сравнительно широкая лента дороги, да маячили у самого тракта березки.
После мутно-белой лунной ночи из утренней морозной дымки вышло солнце, позолотило угрюмые скалы. Стало шумней в колонне. Близился полдень — время передачи смен, самое шумное и оживленное время. В 12 часов дня или ночи никто из членов экспедиции не спал, все были на ногах. Одни сдавали смену, другие ее принимали. Люди заправляли машины горючим и маслом, подтягивали крепление грузов, готовились к дальнейшему пути.