У проводника черные, густые, все время взлетающие вверх брови, выдающиеся острые скулы, круглый, крепкий подбородок, и узкие яркие глаза с постоянным выражением веселого изумления. От его крепко сбитой фигуры в меховой кухлянке веет таким здоровьем, что собеседник невольно начинает ощущать прилив силы и жизнерадостности.
— Он еще про колхозы говорил. Их тогда можно будет устроить. Тракторы придут, будут землю пахать, пни выкорчевывать. Только я тогда не понял про колхозы и тракторы. А теперь я вижу ваши тракторы. Они все могут. — Проводник с любовью оглядывает колонну «Сталинцев».
Некоторое время он идет молча, но вдруг, хитровато поглядев на Козлова, говорит:
— Теперь в моем наслеге мне все завидовать будут: я первый ездил на тракторе, и я вел колонну. — Проводник еще о чем-то думает, лицо его становится серьезным и решительным. — И я теперь сам всем скажу: хватит так жить, как раньше жили, давайте скорей объединяться в большие наслеги, давайте нам скорей замечательную машину — тракторы! Это очень трудно — научиться трактористом быть? — вдруг, понижая голос, неуверенно спрашивает проводник.
— Человек, если захочет, все может сделать, — отвечает Козлов, — ты тоже можешь стать трактористом.
Проводник мечтательно закрывает глаза, затем как-то особенно пристально начинает всматриваться в машины, словно стараясь понять, сможет ли он стать трактористом.
— Василий Сергеевич, — подходит к Козлову Абрамов, — ты прошлый раз сетовал, что во время остановок все возишься с машинами — мало приходится с жизнью населения знакомиться. Давай, восполняй пробел, пойдем со мной в юрту.
— С удовольствием, но ведь сейчас заправка.
— Ладно, зайдем ненадолго, — приглашает Абрамов.
К конусообразной, обмазанной глиною юрте вплотную примыкает небольшой хатон — хлев для скота. Сейчас хатон пуст. В большие морозы хозяева держат скотину в юрте.
Хозяин юрты, средних лет якут, слегка прихрамывает (повредил ногу на охоте). Он гостеприимно открывает дверь и приглашает гостей внутрь.
В юрте от едкого дыма слезятся глаза и трудно дышать. Сидя на нарах, тянущихся вдоль стен юрты, гости не сразу различают обстановку. Наконец они видят камелек — широкий, занимающий много места глиняный постамент с чашеобразной впадиной посредине. Жерди стоят в камельке торчком, под углом. Верхний конец их упирается в вертикальную стенку камелька, а нижний сгорает в глиняной впадине.
Горящие жерди искрятся, потрескивают, брызжут пламенем, свежие — вначале потеют, выпуская влагу, затем начинают тлеть, потом вспыхивают. И по мере того, как обугливается и превращается в пепел нижний конец, хозяин юрты, постукивая палочкой по жердям, опускает их все ниже и ниже. На протянутом над камельком металлическом пруте висит казанок — в нем варится пища.
В маленькое окошечко юрты вместо стекла вставлен кусок льда. Сквозь лед еле пробивается тусклый свет, вместе с желтокрасным пламенем камелька он освещает лишь часть юрты. Углы остаются в тени. Сейчас, чтобы почтить необычных гостей, жена хозяина зажигает керосиновую лампу с почерневшим надбитым стеклом, и в помещении становится немного светлей.
Гости оглядываются. На груде оленьих и волчьих шкур сидят ребята: мальчик лет шести и девочка постарше; под нарами примостились козы. Торчит какое-то непонятное сооружение — крепкий чурбан, на нем два круглых камня и устремленная вверх, воткнутая в потолок палка. Наконец гости видят большущий, ярко начищенный самовар — уважаемых гостей хотят угостить чаем.
Освещенный багрово-красными бликами, словно не чувствуя жары, возле самого камелька сидит хозяин юрты, молча постукивает палочкой по горящим поленьям и посасывает трубку. Сквозь густую завесу дыма он внимательно и с любопытством рассматривает гостей.
Многое интересует якута. Вопросов хватило бы на долгую зимнюю ночь. Но хотя хозяин знает, что колонна скоро пойдет дальше, что недолго пробудут у него эти редкие, случайные гости, — он не может нарушить установившуюся веками традицию. Не может якут задавать гостям с места в карьер вопросы: такая торопливость не к лицу мужчине.
В юрту один за другим входят жители поселка.
— Кепсе, — говорит каждый из них и, не раздеваясь, садится на нары.