Название всем понравилось, и споры закончились. Соколов показал Абрамову весь материал для номера и добавил:
— И у Андрея вон что-то есть, кажется, стихотворение пишет.
— Стихотворение? — обрадовался Абрамов. — Это интересно.
— А ну, Андрей, покажи, что у тебя получилось, — сказал Соколов.
Сироткин не отозвался. Он сидел, уставившись в окошко, и монотонно бормотал что-то.
— Сироткин! — закричал Соколов, приставив ладони ко рту.
— Чего кричишь, не глухой, — досадливо ответил тот. — У меня конец никак не выходит!
— Чудак человек, — засмеялся Белоусов. — Да ты читай пока без конца.
— Как же без конца-то? — не решался Сироткин.
— Да читай, говорят!
Сироткин ладонью разгладил листок бумаги и начал читать:
— А дальше вот не выходит, — вдруг закончил Сироткин и потупился.
Трактористы глядели на него с восхищением. Кто бы мог ожидать от тихого и скромного Сироткина! Правда, все знали, что он много читал, куда больше других трактористов. Но все-таки одно дело читать…
— Андрюша, друг милый, да ведь это же… Да ты ж молодец какой! Как у тебя все здорово! — восторженно кричал Белоусов.
Сироткин решительно покачал головой:
— Вот то-то и оно-то, — сокрушенно сказал он. — Какое уж здорово, когда конца вовсе нет!
Андрей горестно махнул рукой. Абрамов посмотрел на него и улыбнулся.
— А ну, покажи, что у тебя там, — сказал он.
— Да вот, последняя-то строчка. Я написал, было: «Мы придем к финишу», а слово-то не входит никак. «Фини́шу» получается. А ничего в голову не лезет больше.
— Да нет, по существу правильно, — сказал Абрамов. — А насчет слова… я, конечно, не поэт, но попробуем что-нибудь сообразить вместе. И еще одно у тебя немного не так. Ты вот пишешь: «Миру мы докажем, что наш трактор сто́ит, что наш трактор может…», но ведь дело-то не только в тракторах, а в людях. Ну, ничего, в следующий раз напишешь о людях… Ты часто, Андрей, стихи пишешь?
— Да так… — застеснялся Андрей. — Это разве писание… Так, иногда…
— Значит, пишешь… Тебе, брат, учиться надо — может, у тебя способности есть.
Андрей еще больше покраснел. Абрамов засмеялся.
— Чего ж ты смущаешься? Дело хорошее. Только ты не зазнавайся — стихи пока у тебя неважные. Тебе еще учиться да учиться.
Вместе с Сироткиным он склонился над листом бумаги и через некоторое время объявил:
— Ну вот, у нас с Андреем Ивановичем будто бы вышло. Слушайте:
Так будет ничего? Как редколлегии кажется?
— Да просто замечательно, чего там! — искренне сказал Белоусов. — Эх, даже свои стихи есть, до чего здорово!
Абрамов подумал: «А ведь это, и в самом деле, очень хорошо, что стихи есть. Сами трактористы пишут о себе. Да и память о походе сохранится хотя бы в этих безыскусственных стихах, в этих простых и точных статьях».
— Ну, что ж, Саша, — сказал он Белоусову, — постарайся оформить получше газету. Пусть люди порадуются на свои дела, почитают, что про них написано.
Сквозь пушистые морозные цветы на стекле в окно медленно пробивался рассвет.
…Утром над рекой долго не расходился морозный туман, Лена лежала, словно укрытая тонкой, кое-где разорванной беловатой кисеей. Потом медленно, словно нехотя, взошло солнце, острыми лучами рассекло кисею на тысячи кусков, сбросило ее куда-то вдаль, и вокруг, куда только хватал глаз человека, вырисовались угрюмые, заросшие лесом отроги гор, легло громадное, тускло блещущее пространство заснеженного льда. Склоны гор сплошной линией подступали к берегу Лены. Немного не доходя до поселка, они обрывались, и, словно продолжение их, спускался к реке берег — высокий, крутой, обрывистый.