— Это сколько ж?! — потрясенный цифрой, произносит Дудко.
— А вот: в миллиарде миллион миллионов. А Лена 500 таких миллиардов отдает и, как видишь, не мелеет.
— Пятьсот миллиардов! — силясь физически представить себе эту величину, повторяет Дудко.
— Да, 500, — подтверждает Абрамов, — да мало того, что отдает влагу, она еще и тепло свое отдает. Подсчитано, например, что если б собрать все тепло, которое речная вода приносит в море, то этим теплом можно было бы расплавить 55 миллиардов кубометров льда.
Дудко смотрит на Абрамова загоревшимися глазами, что-то прикидывает в уме и неожиданно возвращается в вагончик.
— Ты куда это, Григорий Иванович? — удивленно спрашивает Абрамов.
— Записать хочу, — отвечает Дудко, — больно интересные вещи вы рассказали, забыть боюсь. Дома-то, знаете, как интересно рассказать будет.
Более пологий, чем правый, но все же крутой левый берег реки, вдоль которого идут машины, поражает всех своей суровой красотой и фантастическим зодчеством природы.
Серые, в хаотическом беспорядке нагроможденные друг на друга, шлифованные веками тысячетонные валуны сменяются гладкими, коричневыми с розовыми разводами, почти вертикальными стенами.
Временами у берегов Лены появляются колонны, высокие каменные опоры гигантских несуществующих сводов, — результат многовековой работы ветров и воды. Эти колонны долго тянутся одна за другой, и кажется издали, что сделаны они не природой, а искусными руками человека.
А то вдруг в гранитном берегу Лены открываются гигантские ворота, с широкими, низко висящими (вот-вот свалятся) сводами. И снова тянутся и тянутся без конца крутые, причудливо пересеченные трещинами стены берега, на сером фоне которых временами появляются темные пятна, похожие на глубокие пещеры.
А вот, словно специально сложенные и разрисованные художником, берега начинают идти слоями — ступеньками, и каждая из них имеет свою, отличную от другой, тонко подобранную окраску: светлая ступень, за ней чуть темнее, потом серая, темносерая, черная. Чем выше, тем все больше сгущаются краски — и вдруг над самым темным, самым мрачным и суровым слоем-ступенью нежным и ярким контрастом голубеет небо.
Иногда над Леной, далеко наклонившись вперед, словно повисает в воздухе скала. Как она держится, каким чудом не падает, — трудно понять, и долго еще трактористы, пройдя этот опасный, как им кажется, участок под скалой, поворачивают головы и смотрят на все более отдаляющуюся глыбу, поразившую всех, как чудо.
А бывает и двойное чудо: на такой, непонятно какими силами удерживаемой скале, прямо на голом и гладком камне, словно поставленная на тарелку свеча, одиноко стоит сосна. Злые ветры гнут ее, ломают, стараются сбросить вниз, но сосна стоит, как прилепленная, крепко вцепившись невидимыми с реки корнями в скалу, висящую в воздухе.
Однажды по колонне прокатилось: «Гляди, гляди — сохатый!»
На гладкой отвесной скале отчетливо, несмотря на большое расстояние, виднелся нарисованный силуэт лося. Чем ближе подходила колонна к отвесной скале, тем больше вырастал этот силуэт, тем больший восторг и изумление вызывал он у всех. Как мог держаться на этой, казалось бы, неприступной стене художник? Кто он был, зачем и когда рисовал? Какими немеркнущими, несмываемыми красками выводил контуры этого легкого, с горделиво поднятой головой, свободного жителя якутской тайги?
— Эх, красота, Василий Сергеевич! — восхищался Дудко. — Гляди, берега какие…
— Ты лучше не на берега, а на лед поглядывай, — говорил Козлов. — Сам не забывай, где идем, и людям почаще напоминай об этом: не потопить бы машины.
Первые часы экспедиция шла по реке с опаской. Все помнили, как старик, председатель Чуранского поселкового совета, предостерегал их.
— Лена — река быстрая, бурная, могучая, — говорил он. — Пока мороз Лену одолеет, много повозится. Вишь, сколько торосов наворочено!
И он показывал на середину реки, где, как след титанической борьбы воды с морозом, хаотически громоздились бесформенные глыбы льда. Мороз сковывал Лену, а река рвалась, разрывала застывший лед, выталкивала его наружу, и огромные льдины в причудливом нагромождении бесконечными торосами тянулись по реке.
— А местами — не гляди, что морозы стоят лютые, — продолжал старик, — она, матушка, и сейчас колобродит, противится, на свободу хочет. А бывает, и лед есть, да не шибко толстый. Человеку, либо коню — нипочем, ну а вашим красавцам, пожалуй, не пройти.