— Что изображено на обратной стороне? — бросил Джулиан.
Я повернула медальон, чтобы он мог увидеть кристалл, призванный уберечь от неприятностей на горных склонах.
— Не обладая мастерством, приходится полагаться на удачу, — изрекла я.
Джулиан засмеялся и несколько расслабился, но время от времени переводил взгляд на медальон, словно эта вещь его чем-то изумила. Однако овладел собой и стал рассказывать о помещении, где мы сидели: по субботам здесь бывает многолюдно и публику развлекает певец, подыгрывающий себе на банджо.
Мне здесь нравилось. Но я не могла расслабиться и наслаждаться моментом, как мне того хотелось бы. Едва мне перестала угрожать физическая опасность, с новой силой нахлынули прежние страхи и сомнения. Больше всего на свете я сейчас жаждала сбросить маску и начистоту, без утайки поговорить с Джулианом о Стюарте. Но не могла себе этого позволить.
Вместо этого я спросила Джулиана, не скучает ли он по лыжным соревнованиям.
— До некоторой степени, — ответил он. — Совсем не так, как в первое время. Спортивный азарт становится частью натуры, и человек нуждается в опасности, в том, чтобы бросить вызов, проверить себя. Синдром опьянения победой. Думаю, что не смогу объяснить, в чем тут дело, человеку, не испытавшему этого на себе.
Благодаря Стюарту я имела представление о подобных переживаниях. Лыжи могли превратиться в страсть, в религию.
— Мистика, — поддразнила его я, потягивая теплое вино.
— Не пытайтесь определить это чувство, если оно вам не знакомо.
— Просто пытаюсь понять. Как люди могут посвящать всю свою жизнь такого рода занятиям? Это мир развлечений, свободного времени и игры. Он нереален. Даже содержать курорт лыжников — это не…
Его смех прервал меня на полуслове.
— Вы имеете в виду что-то вроде трудовой этики. А, на мой взгляд, это далеко не худший способ зарабатывания себе на жизнь. Возможно, в наше время человек именно во время игры приближается к своей собственной утраченной сущности Только это и спасает его от опасности быть целиком поглощенным, проглоченным тем, что вы называете реальным миром, который на деле является Молохом, жадным и ненасытным чудовищем. Только выскользнув из удушающих объятий так называемой «реальности», вы можете словно впервые увидеть небо, холмы, землю. И себя тоже. Все это ближе к реальности, чем вы думаете, потому что возвращает нас к ощущению сопричастности с жизнью вселенной. Я не считаю такую жизнь потраченной впустую. Люди, приезжающие из городов, завидуют нам.
— Я знаю, что между людьми, увлеченными лыжным спортом, завязываются прочные взаимоотношения, иногда длящиеся всю жизнь. Но я не понимаю, почему альпинист должен покорять следующую вершину. Или почему человек должен пересекать океан на утлом суденышке. Почему некто желает быть обязательно первым и самым быстрым на горных склонах? Неужели всякая предыдущая гора хуже, чем последующая? Откуда берется этот внутренний импульс? Для чего он существует?
Неожиданно проявил ко мне не меньший интерес, чем я к нему.
— Как это вы ухитрились остаться такой незатронутой, невовлеченной? Неужели подобные страсти никогда вас не захватывали?
— Невовлеченной! — возмутилась я. — Да я может быть, самый вовлеченный человек на свете, я…
— Вы вовлечены в жизни других людей, прервал меня он. — А как насчет вашей собственной жизни? Кто вы? Чего хотите вы сами?
Я не знала, как выкарабкаться из сложившейся ситуации. Он с недюжинной проницательностью задавал именно те вопросы, на которые я не могла ему ответить.
— Что отпугнуло вас от жизни? — мягко настаивал он.
В моих глазах появились предательские слезы; он их заметил и положил свою ладонь на мою руку. У меня мелькнуло непрошеное желание перевернуть руку и ответить на его прикосновение. Но я не шевельнулась, только моргала, пытаясь унять слезы.
Он отпустил мою руку, откинулся назад, проявляя мягкость, какой я прежде в нем не замечала.
— Извините, — сказал он. — Я не имел права так грубо вторгаться в вашу личную жизнь. Может быть, когда-нибудь вы мне сами расскажете…
Как я могла рассказать о том, чего сама не понимала? Я достала носовой платок и высморкалась. Он улыбнулся мне почти нежно и вернулся к моему первоначальному вопросу: откуда берется внутренний импульс, заставляющий человека покорять одну вершину за другой.
— Возможно, это просто не женское; хотя и среди женщин встречаются немногие, дерзающие бросить вызов. Моя жена была не из их числа. Марго любила возбуждение курортной зоной. Она любила красивую спортивную одежду и красивых беззаботных людей, она просто расцветала в такой обстановке. Хотя она хорошо владела лыжами и ходила на них с наслаждением, они не стати для нее страстью.
Я не решилась спросить, нуждался ли он в этом. Желал ли он, чтобы любимая женщина разделяла его страсть?
На его лице появилось отстраненное выражение; взгляд, скользивший по расстилавшимся за окном склонам, казался невидящим. Возможно, он вспоминал более высокие горы, более крутые трассы. И все его воспоминания в конечном итоге сводились к одному чувству — чувству потери. Потери совершенства, которого он достиг, воли перед лицом опасности. Он был похож на скульптора, который не мог больше лепить, на певца, который не мог больше петь.
— Так вы нуждались именно в таком испытании? Вам нужно было почувствовать себя мужчиной, бросающим вызов естественным препятствиям и преградам?
— Пожалуй, вы правы. Но дело не только в естественных препятствиях. Человек должен научиться властвовать над самим собой, над своими страхами. Все решает способность совладать с собой — и победить. Это инстинкт, который в нас заложен, но не может проявиться в обыденной ситуации. Когда же мужчина перестает испытывать себя, он потерян, растрачен, пуст.
Я не могла выдержать его взгляда, в котором была запечатлена горечь утраты.
— Но эти слова к вам не относятся! — воскликнула я.
Он улыбнулся, отпил глоток вина, но ощущение внутреннего взаимопонимания между нами было утрачено.
— Вы правы, ко мне они не относятся. У меня есть другие занятия, и я не расстался е лыжами окончательно. Мужчина может испытывать себя различными способами. Это несчастье — когда человек ставит все на одну карту.
И все же именно так он и поступил, подумала я. Равно как и Стюарт. Я снова почувствовала себя растроганной, хотя совсем этого не желала. Скорее всего, Джулиан Мак-Кейб был моим врагом. Но как я могла считать его таковым? По какой-то смутной ассоциации мне припомнились мертвые деревья, заключенные в рамки окон Грейстоунза. Когда-то они пылали и корчились в объятиях пламени. Так и в душе Джулиана образовался лед там, где раньше горел огонь, и только ветер горных склонов раздувал тлевшие угольки. Странные вопросы возникали у меня в головке. Что будет, если он снова воспламенится? И какой отклик породит это в моей душе? У меня не было ответов на эти вопросы, я слишком плохо знала собственное сердце.
Я резко переменила тему разговора, возвращаясь к проблеме, которую считала для себя единственно важной.
— А как насчет того молодого человека, который сидит в тюрьме? Почему вы не проявляете к нему интереса? Я читала в газетах, что он заявляет о своей невиновности.
Улыбка исчезла с его лица.
— Вы все еще не удовлетворили своего любопытства, не так ли? Почему вы с таким интересом расспрашиваете об этом случае?
— Я о нем читала. — Мне в голову не приходило ничего, кроме этого жалкого лепета. — Стюарт Перриш показался мне привлекательным юношей, открытым и честным. Похоже на то, что он остро нуждается в помощи. И вот, хотя вы были его тренером и спонсором, вы даже не пытаетесь ему помочь. И это — несмотря на то, что верите в виновность своей дочери!
Джулиан допил остаток вина и со стуком поставил бокал на стол.
— Если вы допили свое вино, мы можем пойти посмотреть, как там Адрия.
Теперь он разговаривал со мной как с назойливой охотницей за сенсациями; я заслужила его явное неудовольствие. В моем бокале еще остался глоток вина, и я задумчиво взболтнула красную жидкость, не желая сдаваться.