По крайней мере, в одном Адриан был уверен: пока мерзнешь — не растешь.
И почему он раньше не додумался до этого? Адриан дрожал, и горел от холода, и стучал зубами, и все еще не мог встать — но жить, жить он хотел. Только бы больше не расти, не быть самим собой — лишь дрожать от холода, и мерзнуть, и ждать. Да-да, ждать Стеллу, Стеллу Мараун, чтобы наконец поговорить с ней в эту тихую ночь, бесконечную и отнюдь не святую.
Смертельно заболеть, подумал он; легкие Адриана ужасно ныли, разрываясь от холода — Адриан Тайс прощается с женщинами, — он все еще не мог встать — да и как бы он это сделал? Если за все эти годы он не добился даже того, чтобы Стелла Мараун обратила на него внимание. А ведь он постоянно был прямо перед ее глазами.
Его бросало то в жар, то в холод; он не мог плакать и все сидел — как раньше, когда не хотелось уходить от Стеллы и миссис (какими же теплыми были те времена и как же сильно они пахли какао!).
Его зубы все еще выбивали дробь, но уже медленнее, тело дрожало, но не так сильно. Однако он не чувствовал разницы — только теплое дыхание и запах леденцов от кашля (когда-то оно было так близко, что могло бы согреть); и где-то на подсознании Адриан понял: он должен встать, сейчас — потом будет слишком поздно, потом все замерзнет. Ослабев, он так и не сдвинулся с места, а тишина, царившая вокруг, стала еще тише и будто отдалилась. Как долго он сидел на качелях часы, минуты, как…
Здесь кто-то был.
Адриан почувствовал что-то тяжелое на своих плечах: кто-то накинул на них одеяло — и вдруг стало светлее. Адриан увидел снег, сверкавший словно тысячи маленьких бритвенных лезвий, он чувствовал их по всей коже, не спасало даже одеяло. (Вставай, вставай!) Наконец-то ему удалось подняться — кто-то настойчиво шептал ему прямо в ухо «Вставай!» и «Пожалуйста!» и, обхватив его за плечи словно ребенка, осторожно тянул вверх вместе с одеялом.
Этот человек.
Он поддерживал его и шепотом заставлял шагать по снегу в покрывшихся льдом носках — сначала один скрипучий шаг, потом еще один (как же ужасно болят пальцы на ногах, но дальше, надо идти еще дальше, мы справимся!). Внезапно Адриан начал падать, но так и не упал: кто-то крепко держал его двумя руками, а потом без слов осторожно втолкнул в размытую перед глазами кухню и сразу же вслед за этим в гостиную. Он помог Адриану лечь на диван и закутал его во все одеяла, имевшиеся в доме, — их было бесчисленное множество. И Адриан невольно подумал о дурацких картинках на упаковках продуктов: десять кружочков ветчины на одном-единственном ломтике ржаного хлеба.
Много, много одеял.
Хотя в этом не было ничего удивительного. Отец Адриана всегда во всем перебарщивал.
ГЛАВА 15
Адриан лежал на диване под тяжелыми шерстяными одеялами, но все равно мерз; кроме холода, он ничего больше не чувствовал — «Битва титанов. Метр девяносто против рождественского мороза». Он слышал и видел все, что происходило вокруг, но это никак не относилось к его миру: молчаливый отец, тщетно пытавшийся растереть ему руки, мать, которая откуда-то появилась в гостиной и сразу же начала плакать, постоянно восклицая «Нет!» и «Что случилось?» — и снова отец, впервые в жизни рявкнувший на нее:
— Прекрати! Завари чай и насыпь в него побольше сахара, парню нужен сладкий горячий чай, а пока вода закипает, позвони доктору — и все, больше ничего не нужно! Прежде всего сейчас не надо задавать ему никаких вопросов, понятно?
Как в тумане Адриан увидел, что мать сразу перестала плакать, а отец принялся молча растирать ему ступни, которые все еще пылали, словно в них вонзались сотни острых лезвий; Адриану показалось, будто вся кровь в нем замерзла, и в какой-то момент он отключился.
Он снова пришел в себя, когда отец слегка потряс его за плечо, чтобы напоить из ложечки приторно-сладким чаем. Горячий напиток разъедал холодное тело Адриана, но никак не мог согреть его — он по-прежнему мерз под грудой теплых одеял и чувствовал огромную усталость.
Позднее, когда он снова закрыл глаза, он услышал голос врача, измерившего ему давление и пульс: «Ванну позже, сейчас ни в коем случае!», «Ноги не растирать!», «Наблюдать!». Медленно, очень медленно становилось теплее — и он снова заснул, и снова проснулся, и…