Даже если бы старик говорил по-немецки, Адриан все равно бы не ответил на этот вопрос: его глаза вылезали из орбит, он ничего не соображал.
— Чача горит, да? Так мы называем грузинскую водку, хотя это совсем даже не водка.
— Да, — прохрипел Адриан. — Горит. Тамар засмеялась и сказала:
— Тосты. Чаще всего Валико начинает с тоста в честь Богоматери. Потом он пьет за свою семью и за семьи гостей. Потом за почетного гостя, а затем за усопших, за наших предков. То есть за всех, кого нет с нами. Он пьет за детей, в том числе и за тех, которые только должны родиться. Он пьет за Грузию, особенно за Сванетию, а потом еще за искусство, за любовь и за добрых соседей.
— Можем ли мы, — спросил Адриан, точнее — попытался спросить, — можем ли мы наконец остановиться?
— Ты в любом случае сейчас же прекращаешь пить! Теперь ты наполнишь до краев оба стакана, но свой оставишь стоять. Это нормально. Моему отцу можешь спокойно продолжать наливать. Я знаю, что он болен. Но мы больше не запрещаем ему это. Ну, большой юноша, а теперь, пожалуйста, поешь что-нибудь, как меквле ты весь год должен быть с ясной головой!
Тамар поставила ему на колени тарелку с хинкали, что-то шепнула на ухо и вышла из комнатки. Как только она оставила их одних, Валико снова начал произносить длинные тосты, он осушал один стаканчик за другим и явно отнесся с пониманием к тому, что Адриан больше не пил, а только время от времени ел хинкали. Но к этой минуте голова Адриана уже была до самой макушки наполнена водкой-чачей, его мысли плавали вдоль и поперек. А на кровати сидел старый Валико — такой же печальный и такой же счастливый, как и Адриан. Они оба были невидимыми и одинаково далекими от своей мечты: от прошлого, проведенного в горах, и от девушки, которая почти не шепелявила. И пока Валико, произнося благословения, снова и снова поднимал свой стаканчик, Адриан вдруг понял: все еще может наладиться.
Он был не сломлен.
Он осознал, что именно Валико делал для него: он пил за то, что Адриан потерял, — за всех тех, кого больше нет с нами. Он пил за то, что будет. За то, что есть. И спустя несколько недель и месяцев Адриан наконец почувствовал в своих пьяных ногах силу — на этот раз она могла остаться с ним надолго.
Он повернулся в сторону гостиной и увидел Стеллу, которая уснула на плече Дато, Стеллу Мараун, которая еще никогда не казалась ему такой красивой, как сейчас. Он увидел Тамар, снующую взад и вперед, и осознал, что ему больше не надо извиняться. Тут ему на ум пришли слова, которые она прошептала ему на ухо: «Да, кстати, мой отец ни слова не понимает по-немецки». Увы, но она заблуждалась: Валико понял все — в этом Адриан был абсолютно уверен. Ее отец понял даже больше, чем сам Адриан, Адриан Тайс, вестник счастья и неудачник в одном лице, у которого больше не было слов.
За его спиной старый Валико начал петь. Это звучало ужасно фальшиво и старомодно — почти красиво. Новый год начался, в середине января. Случилось так, как случилось. Сейчас Адриан сделает шаг, потом еще один — и увидит, куда это его приведет. А сдаться он всегда успеет, послезавтра, или на следующей неделе, или когда состарится.
Только не сейчас.
Ни в коем случае не сейчас.
ГЛАВА 23
Холода держались до марта. Снег шел, а потом таял и снова шел. Но сейчас наступил апрель, и, похоже, ему было стыдно за бесполезные месяцы зимы, так как он очень старался, чтобы все снова наладилось. Стояла такая теплая погода, что уже можно было выходить на улицу без куртки. И в последние дни, когда Адриан подходил к двери на кухне, он постоянно видел сидящую на качелях миссис Элдерли: ярко-рыжая точка и поднимающийся к небу ванильный дым — миссис.
В любой момент Адриан мог бы подсесть к ней, но он не был на террасе уже целую вечность. После того как он провел там самую холодную ночь в жизни, его охватывал ужас при одной только мысли снова оказаться на качелях, хотя он так до конца и не понимал почему. С тех пор холодные ночи давно прошли — и на улице, и в его душе. Он осознал это совсем недавно.
Иногда нужно, чтобы прошло несколько жизней, несколько лет или месяцев, прежде чем кто-то увидит то, чего не замечал раньше. Так, Адриан совсем недавно понял, что уже долгое время его мать не заводила речь о гормональной терапии, а отец больше не приносил фотографии разочарованных пассажиров — только счастливых; и оба ни слова не говорили о выступающих ребрах сына, зато все последние месяцы готовили его самые любимые блюда.