— Я начинаю думать, что да, — произнес он.
— О, Борис, ты чудесен, — сказала она с чарующим смехом и, медленно расстегнув молнию, вытащила его наружу — осторожно держа и изучая. — Только взгляни на него — весь трепещущий и полный желания, и некуда пойти.
— Некуда войти, ты хочешь сказать, — Борис пытался удержаться в рамках светского тона, хотя про себя убеждался, что она одна из величайших в мире дразнительниц членов.
— Почему они должны быть такими большими? — спросила она, склонив голову набок, рассматривая его с надутыми губками, как маленькая девочка. — Будь они не таких размеров, возможно, я бы могла это сделать.
— Извини, — сказал Борис.
— Нет, нет, дорогой, — рассмеялась она, — он само совершенство. Я бы хотела иметь в точности такой же. И посмотри, он такой голодный, — она дотронулась до маленькой блестящей капельки на его головке, — он течет. — Она вздохнула и посмотрела на него, теперь очень крепко сжимая его правой рукой. — Обещаю тебе, что как-нибудь мы этим займемся, не сейчас, это бы выбило меня из колеи, что сказалось бы на картине… но однажды… — Она ухмыльнулась и добавила, — возможно, если я буду сверху… — Затем она вновь обратила внимание на член, напрягшийся в ее руке. — Но сейчас нам надо покончить с его нетерпением, болезненным состоянием и всем прочим, не так ли?..
— Разумеется, — с надеждой согласился Борис.
— Это такая красивая вещь, — произнесла она и, закрыв свои огромные прекрасные глаза, округлив тяжелые красные губы, она открыла рот и медленно, нежно взяла его внутрь.
Борис вздохнул с облегчением, убедившись в приближении развязки, он был готов кончить немедленно, но почувствовал, что это в каком-то нелепом смысле несправедливо по отношению к Сиду, к себе самому и, что еще более несправедливо, к бесконечному множеству неведомых Сидов по всему миру, поэтому он опять вернулся к наблюдению, как это сверхкрасивое всемирно известное лицо поглощает его член, пытаясь, так сказать, попутно получить некоторые эротические представления из неведомой реальности.
Ему также пришло в голову, что эротическое содержание данного опыта может быть еще более усилено за счет возможно большего включения в него женской составляющей (так, чтобы его «я» или какая бы то ни было другая скрытая сущность, оценивающая происходящее, не могла ошибиться и принять необычного партнера за сумасбродного сосуна-голубого…). С этой целью он осторожно расстегнул две верхние пуговицы на пиджаке Арабеллы, мягко просунул свою руку внутрь и уверенно взялся за ее, без сомнения превосходную, левую грудь — просто подержал ее секунду перед тем, как зажать сосок между большим и указательным пальцем. При этом нажатии, несмотря на его слабую силу, она почти инстинктивно отпрянула, а затем расслабилась, уступая, даже чуть подавшись вперед, когда сосок начал сворачиваться и раздуваться, пока он нежно сжимал и катал его между пальцами. Эта ее «покорность» — позволить мужчине ласкать свои груди, столь незначительная, казалось бы произвела на Арабеллу намного большее впечатление, чем само ощущение от этих действий, и заставила ее удивленно почувствовать реальное и нарастающее возбуждение. А пока она продолжала, с закрытыми глазами, тяжело дыша, ее руки на ощупь расстегнули верх его брюк, стянули их вниз так, чтобы можно было засунуть руки внутрь и сжать его голую талию, а затем его ягодицы, сильно оттягивая их на себя: она сосала с жадностью, задыхаясь и постанывая, как женщина в момент акта, почти болезненно, хотя время от времени беря так глубоко, что она давилась (но, как заметил Борис, даже когда она давилась, она делана это, будучи непревзойденной артисткой, с определенной классической стремительностью).
И Борис теперь, лаская ее грудь и обнаруживая в ней неподдельное проявление страсти, мог думать о ней только как о чисто женщине, не решив для себя, однако, был ли то момент подходящим для передачи опыта, необходимого ей, который он был не прочь продемонстрировать. Его расположенность к этому возросла, когда он посмотрел вниз на гибкую линию ее тела, изогнутого подобно блесне, на черные брюки, обтягивающие ее идеально круглый зад, под которыми он едва мог различить линию трусиков, мимоходом подумав, такие же черные: его также интересовало, было ли у нее мокро, и его рука непроизвольно уже почти потянулась, чтобы дотронуться до нее там (если откликаются ее соски, то почему бы не откликнуться клитору?), но потом, под влиянием интуиции, он все же убрал руку — прикосновение к ней там, внезапно решил он, может сорвать все дело… она, вероятно, была еще не готова к этому… к тому же должна будет последовать неловкая пауза, чтобы снять ее брюки (и сандалии)… этого надо избежать. В уме он заметил, что можно будет использовать такую ситуацию как-нибудь в фильме, и второе замечание — несомненно надо трахнуть Арабеллу и как можно скорее, затем он переключил внимание на ее легендарную голову, и когда он это сделал, она на секунду остановилась, посмотрела на него с нежной улыбкой, еле дыша, с влажными глазами и мерцающими мокрыми губами.