В Нью-Йорке утром Анжела получила телеграмму от Бориса, в которой говорилось о том, что они готовы снимать ее эпизод, и первым ее порывом было ринуться в «Актерскую мастерскую», чтобы рассказать эту замечательную новость своему гуру, Хансу Хемингу.
Вспыльчивый, грубый мужчина венгерского происхождения, он и его необычайная техника обучения являлись одновременно и предметом сплетен, и спасением киноиндустрии, центром вечных дискуссий среди студентов и профессионалов сцены и экрана. На каждого сомневающегося, считающего его шарлатаном, — а таких было много — можно было отыскать другого, полагавшего, что он гений, чуть ли не мессия. В любом случае две вещи были неоспоримы; его мастерской приписывали выпуск, по крайней мере, дюжины самых прославленных актеров-профессионалов; и второе: его влияние на них и на многих других было весьма глубоким. Анжела Стерлинг принадлежала к этой последней категории; будучи самой высокооплачиваемой звездой в мире, занимавшей верхние места в списке популярности, она оставалась непризнанной как актриса. На самом деле были даже такие, кто не только настаивал, что у нее нет и следа таланта, но и использующие ее для открытого обличения Ханса Хеминга — ссылаясь на его профессиональный интерес к ней как на окончательное доказательство его циничного надувательства и художественной беспомощности.
Со своей стороны он утверждал, что в Анжеле Стерлинг видит чистоту и аромат — нечто неоспоримое, нетронутое.
— Чистая страница, вероятно, — как он любил повторять, — но страница тонкая.
А она в свою очередь идеализировала его, почти боготворила.
— Разве это не замечательно! — восклицала она со слезами радости на глазах, показывая ему телеграмму.
— Я так рад за тебя, котенок, — сказал он, сжимая ее в объятиях, — Борис Адриан — великий артист, — это шанс, которого мы ждали.
— О, я знаю, я знаю, я знаю, — в экстазе всхлипывала она.
Затем он отодвинул ее на расстояние вытянутой руки и задержал на ней угрюмый взгляд.
— Слово предупреждения. Как насчет студии — ты ведь подписала с ними контракт, не так ли? И твой агент? Что если они против этого?
Она казалась удивленной.
— Но почему они должны быть против? Они знают, что это то, ради чего я работаю… то, для чего мы все работаем — шанс сделать что-то… творческое — шанс работать в… серьезном фильме — шанс работать с великим режиссером… не так ли?
Его лицо слегка потемнело.
— О, да, но эта картина… ходят слухи… говорят, что это… странная картина.
— Но все его картины странные, не так ли?
Он пожал плечами.
— Эта, вероятно, в большей степени, чем все остальные. Ты понимаешь, я сказал это только для того, чтобы предостеречь тебя, другие — студия, твой агент — могут попытаться отговорить тебя от этого. Ты должна быть готова к этому, ты должна быть готова противостоять их разубеждениям.
Она посмотрела на него в изумлении.
— Ты шутишь? Ты думаешь, я бы это сделала? Ты думаешь, я бы стала к ним прислушиваться?
В ее глазах появился огонек твердости и решимости.
— Это шанс, которого я все время ждала, верно?
Он печально улыбнулся.
— Да, мой дорогой котенок, это, конечно, так, но ты должна помнить, что самая жестокая ирония и трагедия нашей жизни состоит в невозможности делать то, что должно быть совершено, и именно тогда, когда это должно быть сделано… Мы подобны тростнику, носящемуся по волнам судьбы.
Анжела важно покачала головой.
— Ах-ах, но только не теперь — я не оставляю ничего на волю случая. Отныне уже нет.
Он мягко кивнул, отпуская ее и снимая с нее руки, затем он положил одну из них на ее плечо. Со своим большим лицом и печальной торжественностью он походил на доброго монаха-бенедиктинца, собирающегося благословить ее.
— Хорошо, — произнес он нараспев, — я думаю, что мой котенок начал подрастать.
— Можешь поклясться своей сладкой задницей, что так оно и есть, — согласилась она. — Мои чемоданы уже месяц как уложены.
3
Контракт между правительством Лихтенштейна и «Грей Эминенс Филмз» (корпоративное название, которое «Метрополитен» использовала для этой картины) оговаривал, что «все главные съемки должны быть проведены внутри страны». Это обычно относилось к тревоге Бориса и Сида — и к «второстепенным работам». Короче, вместо того, чтобы послать маленькую группу с камерой в Танжер для съемок внешних видов старинного арабского квартала — преимущественно кадров общего плана или с воздуха — они были должны, как это вначале планировалось, продумать и сконструировать всю деревню. Вскоре, тем не менее, стало очевидным, что такого рода операция в стиле Сесила Б. Де Милля[18] не осуществима в рамках ограниченного времени и бюджета — в основном из-за качества доступных материалов и неопытности местных ремесленников. Наружная декорация, используемая при съемках с более чем среднего расстояния, почти неизменно выдает себя как возведенная человеческими руками конструкция. Это был вызов, который не мог принять даже гениальный Ники — кроме разве что нескольких довольно убедительных фасадов, каменных ступеней и общих планов улиц с булыжными мостовыми. Таким образом казалось, что столь важный эпизод находится под угрозой исключения его из сценария.
18