– Пожалуйста, товарищ генерал-лейтенант!
Карбышев сел. Гитлеровские машины с советскими офицерами уже мчались по шоссе.
– Разрешите трогать? – спросил капитан.
– Куда?
– Куда все…
– Гм!..
А вот и Наркевич… Он стоит у машины, поддерживая дрожащей рукой бесчувственную девушку. Ее лицо бледно, как камень под луной. И по мере того как подгибаются ее обессиленные ноги, она бледнеет все больше и больше. Маленькие пузырьки черной крови вскипают около уха. «Машинистка, – вспомнил Карбышев. – Венецианочка…» Наркевич молчит, ни слова. Он только смотрит, и Карбышев понимает, почему так пронзительно остр сейчас взгляд его черных глаз.
– Хорошо, – быстро говорит Карбышев капитану за рулем, – поедете, куда все. Но только…
Он выскакивает из кабины и помогает Наркевичу усадить туда девушку. На мгновение она открывает глаза и даже хочет что-то сказать. Но… не может. Карбышеву показалось, будто она улыбнулась Наркевичу. Едва ли… Наркевич стоял, отвернувшись и прикрыв лицо рукой.
– Трогайте, – сказал Карбышев капитану за рулем.
Капитан хотел что-то сказать. Он не знал, можно ли оставить генерала.
– Без разговоров!
Машина неслышно сдвинулась с места, блеснула черным боком и, качнувшись раза два на мягких рессорах, провалилась в ночь. Наркевич схватил руку Карбышева и прижал к мокрой щеке. Ночь кончалась. С каждой минутой становилось все светлее и светлее. Дождик прекратился. Туман редел, и сквозь лесную поросль уже начинали кое-где явственно просвечивать открытые полянки. Дорога впереди как будто раздалась в стороны. Заметно усиливались шум и свист в небе. Воздушная возня означала: ищут.
– Идемте, Глеб, – сказал Карбышев.
– Да…
Две фигуры – маленькая быстрая и высокая тонкая – спрыгнули с шоссе в канаву, взбежали на гребень ската и зашагали по серой вязкой земле сквозь зеленую, как вода в аквариуме, предрассветную рань к лесу.
Глава пятая
Рекогносцировка на Зельву оказалась роковой и для отряда майора Мирополова, и для него самого. Когда он подошел к Зельве, местечко уже было занято неприятелем. К высадившимся здесь крупным гитлеровским десантам со всех сторон подходили автомашины с пехотой, группы танков и артиллерийские батареи. Отряд советских войск – восемьсот бойцов, пятнадцать станковых пулеметов и несколько минометов – был окружен почти мгновенно. Мирополову между тем и в голову не приходило, что штарм идет уже не на Зельву, а на Шару. Поэтому он принял отчаянное решение – пробиваться назад, навстречу своим, и для этого обойти Зельву с юга, несколько рот оставить на месте, а прочими атаковать местечко с востока, северо-востока и северо-запада. Словом, Мирополов задумал настоящий бой. Хоть он и предвидел его полную безуспешность, но все-таки полагал, что только бой, а не что другое, может отвести беду. Итак, бой…
Танки подступали вплотную к лесной опушке, на которой залегли роты, и поливали ее почти непрерывным пулеметным огнем. Роты отвечали, но слабо. У них вовсе не было бронебойных патронов, а мины на исходе…
Вокруг командного пункта Мирополова разгуливало десятка три неприятельских танков. Они не шли в прямую атаку, но старательно выбивали людей с пункта. Так продолжалось довольно долго. Наконец, подъехала пехота и высадилась с автомашин. Вот она двинулась на штурм пункта, и танки – вместе с ней. Ее-то они и ждали…
– Товарищи! – кричит Мирополов. – Товарищи!..
Он кричит и еще что-то. Только прочих слов не слышно. Да, пожалуй, и не нужно, коли главное слово услышано. Мирополов садится за пулемет, оставшийся без расчета. Удивительно звонкий ветер ударяет в его уши и срывает фуражку с лысой головы. Почему-то на фуражке – кровь. Пулемет дрожит, и дрожь его отдается в ладонях, в плечах, в груди, в сердце Мирополова. Пулемет трещит и хлопает. Мирополову хочется перекричать его.
– Товарищи!
Эх, кабы сказать сейчас бойцам: «Умереть в бою храброму – раз; а трус каждую минуту жизни подыхает…» Но не скажешь. Что это? Вдруг скакнул лягушкой и перевернулся вскинутый кверху разрывом гранаты мирополовский пулемет… В руке у Мирополова – револьвер… «Сдаться живым? Ни за что!» Он уже поднял руку, чтобы… Но что-то ударяет его по руке. Выстрел мимо. Фашистский солдат с нежно-розовым, как поросячье рыльце, лицом хватает Мирополова за бороду… Рвет клок… еще… еще… Рот полон соленой горечи… Рука, секунду назад еще державшая револьвер, висит бессильная… Под плечом – огонь… Вместо пальца – лоскут окровавленной кожи и мелкая осыпь остреньких белых костей.
* * *