Без всякого предупреждения слезы начинают катиться по моим щекам. Я чувствую себя такой свободной, сказав это.
— Дети и меня, бл*дь, пугают, — говорит Джимми, крепко обнимая меня. Он прижимается щекой между моих грудей, и я обнимаю его голову.
Одна из слез падает с моей щеки и приземляется на тыльную сторону моего большого пальца, а затем скатывается в его волосы.
— Серьезно?
Джимми кивает.
— Да. Пугают меня до смерти.
Я улыбаюсь и провожу пальцами по его волосам.
— Они как не социализированные взрослые. Жуткие. Энни — нет, но это только потому, что я ее знаю.
Энни. О, черт. Я совсем забыла про Энни, рассказывая, как одна мысль о детях заставляет меня хотеть сбежать. Но сейчас мы должны быть честны друг с другом. Все дело в правде. И то, что я сказала — правда. Простая истина.
— Женщины принимают на себя основную тяжесть, — говорит Джимми как ни в чем не бывало. — Им достается больше всех. Не имеет значения, что кто-то говорит.
У меня снова начинаются течь слезы, но не от горя, а от восхитительного чувства облегчения. Джимми вытирает слезы с моих щек и шепчет:
— Теперь моя очередь.
— Да.
Он обнимает меня за талию, и я чувствую, как его пальцы касаются моего позвоночника.
— Знаешь, мне это нравиться. Чертовски сильно.
— Мне тоже, — шепчу я в ответ. — Не думаю, что это было бы так с кем-то, кроме тебя.
Он делает глубокий вдох, чтобы успокоиться.
— Я чертовски боюсь, что завтра проиграю. Что вся моя карьера пойдет коту под хвост. Всю свою жизнь я беспокоился о завтрашнем дне и игре, которая может все изменить. Если мы завтра выиграем, то поедем на чемпионат. И если мы выиграем чемпионат, то попадем в Суперкубок. Я проиграл множество таких игр, Мэри. В моей голове и в прошлом. Другого шанса у меня не будет.
— Ты думаешь, что проиграешь? — я слегка наклоняюсь вперед. При этом я непроизвольно сжимаюсь вокруг него, и Джимми стонет. Так что я расслабляюсь, расслабляюсь и снова расслабляюсь. Пока мы снова не станем единым целым.
— Да, я думаю, что проиграю, — говорит он с затуманенными глазами. — Не смей никому об этом говорить, но я думаю, что проиграю.
— Но почему?
— Я не знаю, — говорит Джимми, прижимаясь лбом к моей грудной клетке. — Потому что я ни хрена не помню, как побеждать.
— Ты выиграл на прошлой неделе, — успокаиваю я его.
Джимми смотрит на меня снизу вверх.
— Да.
— И…
— Это другое. Завтра игра важнее. Это еще хуже.
Такие мысли я уже слышала от него раньше. Джимми думает не о том, как праздновать победу, а беспокоится о возможности испортить все в следующем раунде. На самом деле многие люди всю жизнь больше беспокоиться о своем провале, чем о победе. Но если бы я могла стереть такой настрой из головы Джимми, то сделала бы это. Чтобы он увидел, какой он замечательный. Какой сладкий и талантливый.
— А что будет, если ты выиграешь? — спрашиваю я. — А что будет, когда ты выиграешь?
Джимми отрицательно качает головой.
— Этого не случится. Но не говори команде, что я так думаю.
— Ничто из того, что ты мне скажешь, не выйдет за пределы этой комнаты. Когда-либо.
Его ноздри раздуваются. Кажется, настала очередь Джимми плакать. Это разбивает мне сердце. Этот массивный мужчина, доведенный до слез в моих объятиях. Но и это большая честь. Это не секс.
Это и есть любовь.
Любовь, о которой я даже не подозревала.
Иррациональная, внезапная, головокружительная любовь. Та любовь, которая заставляет людей жениться.
Та любовь, которая меняет все.
Навсегда.
— Я думаю, что ты победишь. Уверена, что так и будет, — говорю я Джимми.
Он быстро моргает несколько раз, чтобы смахнуть слезы.
— Ты, правда, так думаешь?
— Да, я это знаю. — Я не вру. Не думаю, что смогу соврать, даже если попытаюсь. Только не так. Не сейчас. — В глубине души я верю, что ты можешь победить. Не знаю, почему ты тоже в это не веришь.
Джимми снова сжимает губы и растворяется в моих объятиях.
— Я так боюсь облажаться, Мэри. Я так боюсь, что они собираются меня продать. Ведь я только что нашел тебя.
— Знаю. — Я прижимаюсь лбом к его лбу. Он движется внутри меня, раздуваясь и давя на те части, о существовании которых я даже не подозревала. Чем больше мы говорим, чем больше мы делимся, тем ближе мы подходим к чему-то абсолютно совершенному. — Ты никуда не денешься. Тем более, если я имею к этому какое-то отношение. Ты просто должен в это поверить.
— Да, — говорит Джимми. Но я вижу, что он на это не купился.
— Поверь мне, Джимми Фалькони. Верь мне.
Мы сидим не двигаясь очень долго, пока, наконец, Джимми не начинает медленно, очень медленно входить в меня снизу, в гипнотическом ритме, который отличается от любого другого опыта, который я когда-либо испытывала.
— Мне это нравится, — говорит он, притягивая мою шею к себе для поцелуя.
— Мне тоже.
Один медленный, нежный толчок, затем еще один
— Так чертовски хорошо.
Глава 41
Джимми
Когда мы просыпаемся, у меня нет обычного прилива адреналина, который я, как правило, испытываю в день игры. Вместо этого я чувствую себя спокойным, практически опьяненным. Ею.
Удостоверившись в том, что Мэри укрыта, ей хорошо и уютно, я встаю и иду в ванную. Протираю сонные глаза и принимаюсь за душ. Опустив руку под воду, я даю ей прогреться. Я уже давно понял, что если ты хочешь принять горячий душ в день игры, лучше встать пораньше. На планете нет такого отеля, который мог бы поспеть за 60 парнями, убивающими время в душе, офигенно нервничающими и желающими скорейшего наступления завтрашнего дня. Я принимаю душ наспех, по привычке — ещё одно правило поведения в дороге, — а когда выхожу, Мэри уже ожидает меня с рулоном терапевтической ленты в одной руке и парой маникюрных ножниц в другой.
— Пошли, чемпион. Давай подготовим тебя к игре.
После того как я вытираюсь, она совершает осторожные аккуратные движения, оборачивая ленту вокруг моих мышц. Заставляя меня поднимать и опускать руку, Мэри мягко, но настойчиво приклеивает ленту кончиками пальцев, пока мое плечо не покрывается паутиной перекрещенных лент.
А потом она опускается на колени. Было время — не так уж и давно — когда я бы немного пошутил на этот счёт.…
Но не сейчас. Из-за вчерашней ночи, чёрт бы её побрал. Прошлая ночь изменила всё.
Она аккуратно накладывает ленту на внутреннюю сторону моего бедра тремя аккуратными полосками. Я смотрю, как она заботится обо мне, и просто теряю дар речи. Это делает меня слабым, из-за чего я вынужден держаться за раковину. Ее пальцы прижимают ленту к моей коже, а затем она смотрит на меня.