— Джимми, успокойся, — говорю я. — Всё будет хорошо.
Кажется, будто у него в голове что-то щелкает, Джимми делает два шага и оказывается перед моим лицом.
— К черту это, Мэри. Ничего не будет в порядке. Никогда. Не для этой маленькой девочки, — он указывает на гостиную. — Её отец бросил её. На долбанной улице. В День Благодарения. Когда ей было три года...
Джимми ударяет своей огромной рукой в стену, пробивая гипсокартон, и его мышцы натягивают ткань рубашки. Я слышу, как обломки штукатурки и гипсокартона рассыпаются между досками.
Комнату наполняет безошибочно узнаваемый порошкообразный минеральный запах гипса. Джимми извлекает окровавленную руку из отверстия в стене и поворачивается ко мне с такой яростью и гневом в глазах…
Теперь щелчок звучит уже в моей голове.
Меня охватывает такой внезапный, такой мгновенный, и в то же время такой примитивный и простой страх, что он кажется почти умиротворяющим. Я не буду в этом участвовать. Я не могу быть здесь. Меня здесь не будет. Будто со стороны я наблюдаю, как беру сумочку и выхожу из комнаты.
И набирая скорость, бегу по коридору.
***
Вернувшись домой, я поднимаюсь по ступенькам в ошеломленном тумане и провожу пальцами по рваным узорчатым обоям, направляясь к двери своей квартиры. Я нащупываю ключи и открываю замок, внезапно чувствуя себя слабой и отчаянно нуждающейся оказаться в своей постели.
По звукам телевизора и смутному запаху какой-то выпечки я понимаю, что Бриджит еще не ушла к своим родителям. Я прохожу через парадную дверь и бросаю сумочку на пол. Подруга выглядывает в коридор, ее волосы накручены на бигуди.
— Какого черта ты здесь делаешь?
Именно в этот момент мои губы начинают дрожать, а мир становится нечетким и расплывчатым.
Она обнимает меня.
— Что случилось?
— Он так рассердился, Бридж, — говорю я в рукав ее кофты. — Он так разозлился, и я просто не могла оставаться там. — У меня сильно текут слезы. — Я просто не могла находиться с ним в той комнате. Он ударил…
Я вжимаюсь в слегка влажную махровую ткань ее кофты и падаю на пол.
— Он ударил тебя?
— Нет! — кричу я, рыдая. — Нет. Но Бриджит...
Она притягивает меня ближе и гладит мои волосы.
— Все в порядке. Я уверена, ты со всем этим справишься.
Но это не просто страх. Это всеобъемлющий ужас. Я так плачу, что едва могу дышать, и чувствую, как Бриджит ведет меня на кухню. Я скатываюсь по одному из шкафов на пол и сжимаюсь в клубок, и Фрэнки подходит ко мне и забирается на колени. Он кладет лапы мне на грудь и слизывает мои слезы.
— Давай, ты, — говорит она Фрэнки и дает ему кость. — Иди и займись вот этим. С ней все будет в порядке.
Я тяжело всхлипываю, так сильно, что издаю что-то вроде отвратительного гудка, а Фрэнки наклоняет голову и бьет меня лапкой по голени.
Бриджит тоже соскальзывает на пол и протягивает мне стакан с алкоголем. Я делаю большой глоток, а затем еще один.
Она кивает мне, как это делают медсестры, наблюдая за тем, как пациенты принимают лекарство.
— Выпей, — говорит она, снимая одну из бигудей, и длинный локон падает ей на плечо, как будто мы живем в другом веке. — И расскажи мне, что, черт возьми, происходит.
***
— Я не могу с этим справиться, Бриджит, — уже в который раз говорю я подруге. — Не могу быть с человеком, который так злится.
Бриджит поджимает губы, достает тарелку из одного из ближайших шкафов и снимает одну за другой бигуди, складывая их в тарелку, расположенную у нее на коленях.
— Я не могу оставить тебя здесь одну, — говорит Бриджит. — Я ни за что не пойду к маме и папе, когда ты в таком состоянии.
Я упираюсь лбом в колени.
— Я в порядке. Я буду смотреть «Очень странные дела» и плакать, пока не засну.
Даже этот сериал теперь будет напоминать мне о Джимми.
Этот ребенок с зубами — мой герой.
— Бриджит, я так сильно влюбилась в него. Как я могла быть такой глупой? Я его даже не знаю.
По кухне разносится звук телефонного гудка. На мгновение мне кажется, что Бриджит, должно быть, звонит Джимми, чтобы, как всегда, вмешаться и устроить беспорядок там, куда ей лезть не следует.
Вот только отвечает ее мама.
— Тебе лучше побыстрее сюда приехать, дорогая. Твой отец кружит над начинкой, и ты знаешь, что я не могу его удержать.
Мое сердце болит... Из-за начинки, которую я никогда не сделаю для Джимми, из-за пирогов с орехами пекан, которые я никогда не увижу, как он ест, из-за тыквенных пирогов, которые я никогда не сделаю для него. Я была так близко к тому, чтобы иметь это, но теперь все потеряно.
— Найдется место для еще одного человека? — спрашивает Бриджит.
— Не говори мне, что у тебя спустило колесо, и ты встретила мужчину. Снова, — говорит ее мама со своим странным резким австралийским акцентом.
— Мама! — Бриджит рычит. — Один раз. Один!
— Дважды, Бриджит Шоу. Дважды.
Бриджит раздувает ноздри.
— Это Мэри. Она в дерьмовом настроении, и я не могу оставить ее одну.
— Какого черта ты не сказала, что это Мэри? — спрашивает ее мама. — Конечно, мы ей рады. Конечно! Но поторопитесь, девочки. У меня здесь голодный мужчина, и он хочет вернуться к своему футболу. Скажи, Мэри, ты все еще встречаешься с этим ловким квотербеком?
Я тихо плачу.
Глава 50
Джимми
Пока Энни спит, я снова и снова пытаюсь дозвониться до Мэри. После шестой попытки во мне поднимается пламя гнева, и я бросаю свой телефон через диван. Что неудобно, потому что, если я решу позвонить ей в седьмой раз — а определенно так и будет — мне придется переместить Энни.
Поэтому я решаю просто ни о чем не думать хотя бы минуту. Начинается новый эпизод «Как это сделано», и, конечно же, поскольку я тот еще везунчик, в нем речь пойдет об ароматических свечах, замороженном апельсиновом соке, макаронах и... боксерских перчатках.
— Просто прекрасно, — шепчу я в экран, отчего Энни шевелится в моих объятиях. Я чувствую себя чертовски ужасно из-за произошедшего. Никогда в своей жизни я не бил кулаком в стену до сегодняшнего дня, пока этот ураган по имени Майкл не взорвал мою жизнь.
Ладонью я касаюсь лба малышки, чтобы проверить, не горячий ли он. Ей жарко — во сне Энни, как и мне, часто жарко, и теперь она похожа на горячий маленький комочек, — поэтому я снимаю с нее одно одеяло, а затем другое.
Мне все еще трудно уложить в своей голове происходящее. Я столько времени в разъездах, что у меня нет даже комнатного растения. А теперь у меня есть ребенок.
У меня есть ребенок.
Энни моя.
Бл*дь.
Всевозможные мысли — детали, идеи, планы, юридические формы — заполняют мою голову. Первое и самое главное — это законно усыновить её. Майкл ни в коем случае не заберет ее обратно, не будет дергать ее. Он причинил достаточно вреда. Вероятно, нужно как можно скорее обратиться к детскому психологу. Если есть хоть какой-то шанс минимизировать вред от ужасного воспитания моего брата и того факта, что ее бросила сначала мама, а потом папа, то чем скорее Энни начнет говорить об этом, тем лучше. А была ли она у обычного врача в этом году? Делали ли ей какие-нибудь прививки, все ли нормально у нее со здоровьем? Майкл никогда не кормил ее досыта, сколько бы денег я ему ни давал. Ублюдок.