Володька, не доросший тогда еще до звучного Владимир Федорович, молодой специалист-нефтяник, был отправлен по распределению в Казахстан, город Кустанай. Молодой да ранний, отвоевавший у многочисленных поклонников красавицу Марию себе в жены, Володька вовсе не хотел оставлять семью на время адаптации. Время было такое, что решения принимались молниеносно. Побросав в чемоданы нехитрый скарб, сграбастав в охапку трех детишек, молодое семейство отправилось на новое место жительства. Тогда государство еще заботилось о своих гражданах, и многодетной молодежи была выделена трехкомнатная квартира и ссуда на приобретение мебели и прочих жизненно важных предметов быта.
В сравнении с крохотным домиком в маленьком украинском городке, обустроенная квартира и высокооплачиваемая работа показались раем молодому семейству. Но не успели они насладиться наладившейся, казалось бы, жизнью, как грянул гром. Средний Сашка и младшенькая Яринка "сгорели" в акклиматизации.
— Непереносимость климата, полное обезвоживание. Они недели не протянут, — гласил вердикт врачей, запретивших пускать бьющихся в панике родителей к детям. Саше было четыре года, Яринке — два с половиной. "Нежильцы".
Маша плакала, прижимая к себе старшенькую Ларису, сидя на ступенях больницы. Кто-то добросердечный и неравнодушный из врачей шепнул, что если в течение пары суток детей вывезти в привычный климат, то есть надежда на спасение. Вот только пытаться забрать их из-под капельниц никто не позволял. Но не таков был Володька, чтобы ждать неделю, пока его дети умирают. Цепляясь за водосточные трубы и подоконники, он взобрался на третий этаж, в реанимацию, разбив окно, проник в палату и украл собственных детей. Бросив все, спасая то, что не купить за деньги, — жизни, семья летела в Киев. Спросить о том, что чувствовали тогда молодые родители, держа на руках двух умирающих детей, язык не поворачивался.
Киев. Жуляны. Оповещенная телеграммой Акулина Фоминична и… скорая на взлетной полосе. А еще теплый летний дождь, от которого на детских лицах появились хоть намеки на живые краски. "Охматдет". Полгода по больницам. Мальчик поправился окончательно. Девочка потеряла зрение. Когда-то черные глаза сгорели на казахском солнце. Грозила новая операция. И уже мать, Мария, не позволила резать и калечить ребенка еще сильней. Выходили, вылечили. Зрение частично вернулось. Глаза Яринки стали еще странней, чем были, горизонтальной чертой разделяя радужку на травяно-зеленый верх и темно-карий низ.
После долгих мытарств и поисков работы и жилья семейство осело на Донбассе, в пригороде Снежного, на границе с городом Торезом. Бросивший карьеру нефтяника Володька решил, что у него руки из правильного места, и работать может, что угодно, лишь бы больше без происшествий, подобных казахстанским. Донецкие края были выбраны не случайно — мать Володьки, Катерина Ивановна, жила в Торезе. Вот и пошел многодетный папаша на ТЭТЗ — Торезский электро-технический завод. В литейный цех. Побегав по съемным квартирам, не без помощи родных Володька и Маша наскребли начальный капитал и, взяв на недостающую сумму ссуду по месту работы, купили дом. Старшая дочь пошла в школу, младшие под присмотром матери оставались дома. Маша все же работала, полагаясь на то, что дети не так уж малы, и забегать домой через каждый час — вполне достаточно, чтобы присматривать за ними. Саше было шесть лет, Яринке — четыре с половиной.
— Маш, там твои чего-то жгли во дворе, я на них поругаться хотел, но… Маш, она же на меня как глянула своими глазищами, так я забыл, чего сказать хотел, как пригвоздила, — пожаловался как-то сосед на деток. Маша досадливо промолчала. У младшенькой и впрямь были глазищи, а не глаза, и совсем уж не человеческие какие-то. Не станешь же всем объяснять, что девочка почти слепая, и поэтому у сожженной радужки такая странная двухцветная окраска. Огромные, на пол-лица, глаза ребенка выглядели жутко. "А у меня глаза лесочком, снизу коричневые, сверху зеленые", — говаривала сама мелкая, не понимая, что с точки зрения людей это выглядит кошмарно. Благо, метаморфоза с волосами осталась в несознательном возрасте, когда на Машу косились все "благие тетушки", порицая за то, что она дитю волосы красит. Не красила, просто изначально смоляно-черные волосы вдруг резко стали отрастать от корней пшенично-светлыми, почти белыми. Упреков от соседа женщина не выдержала и, посоветовавшись вечером с мужем, на следующий же день села в поезд и отвезла ребенка к своей матери в Черкасскую область, в глухое маленькое село, решив, что в лесу у Акулины Фоминичны никто не будет глазеть на странного ребенка.
Закапывать луковым соком глаза оказалось неприятно. Но нужно. Бабушка уговаривала внучку потерпеть и неотступно пыталась восстановить зрение по максимуму. И все же от очков никуда было не деться, когда, вынув неизвестно откуда старенький потрепанный букварь, старая женщина принялась учить маленькую девочку грамоте, коротая долгие зимние вечера, когда обеим заняться нечем. То ли Яринка оказалась шустрой и понятливой, то ли Акулина Фоминична раскрыла свои педагогические таланты, но к лету девочка читала вслух довольно бегло и ровно, умела писать и считать, и даже начала учить таблицу умножения. Так они и жили вдвоем, пока июньским днем не заявилось все семейство, чтобы привычно оставить всех деток бабушке, а самим заняться как минимум ремонтом купленного год назад дома.
Детства чистые глазенки
Светлая. Вот так, одним словом, можно было охарактеризовать этого человека. Родившись в далеком 1921 году, маленькая графиня Лесницкая стала сиротой еще в младенчестве. Новые власти все же нашли зацепку в поведении лояльных к коммунистам, не покинувшим страну аристократах. Расстрел. Двое детей, шестилетний Николай, названный в честь последнего российского императора, и полугодовалая Акулина, получившая исконное русское имя от нянечки, были отправлены в детский дом в Малороссию. Преданная графской семье кормилица поехала вместе с детьми, решив стать воспитательницей детдома. Самоотверженной женщине удалось сохранить какие-то документы и фотографии, потому маленькие Лесницкие росли со знанием того, кем на самом деле являлись их родители.
Лишенный наследства и наследия, но все еще помнящий родителей, Николай вырос по духу аристократом. Зная, что отец принял и приветствовал советскую власть, юноша выбрал для себя военную карьеру, продолжая тем самым дело предков — защиту Родины. Нянечка ни на миг не отступила от постулатов воспитания графских детей, по возможности дав и сыну, и дочери хозяев всестороннее образование, насколько это оказалось возможным в эпоху становления советской власти. Окруженная заботой и вниманием как нянечки, так и брата, маленькая Акулина росла слишком диковинным редким цветком среди сирот пролетариев — детей гражданской войны. Она была скромна и осторожна, старалась не выказывать ничем своего происхождения и, покинув стены детского дома, на вопросы о родителях отвечала всем, что они были сельскими учителями, умершими от тифа. Тем естественнее было ее стремление стать педагогом.
Жизнь в молодой стране входила в ровную колею. Юная учительница преподавала в сельской школе, с трепетом ожидая редких приездов брата в отпуск. Лишенные всего, они дорожили друг другом, сохраняя в отношениях невероятное тепло. Николай заботился, как мог, о своей Калинке, все свои небольшие деньги тратя только на нее, отмахиваясь, мол, сам на полном армейском обеспечении. Она была красивой, настолько красивой, что сельские парни застывали, глядя вслед учительке-Калинке. Любая мать одобрила бы такой выбор своего сына, с радостью приняв в невестки скромную и трудолюбивую девушку.